Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

– Выпейте рюмочку! Русские люди не могут иначе! – продолжает Громов. – Как матушка батюшке напоминала: «Батюшка, сегодня ведь суббота!» – «Да, да, матушка, да, да, да. Баньку надо, да». – «А вы как, батюшка, будете меня ласкать?»- «Обязательно и неоднократно».

А еще у батюшки спрашивают: «А много ли выпить можете, батюшка?» – «Смотря по обстоятельствам».- «Ну как, например?»- «С закусью или без оной?» Язык тут интересный! – восклицает Громов. – «А если и с закусью?»- «Смотря на чужие или на свои?» – «Можно, конечно, и так, и так». – «А смотря как- с матушкой или без оной. Ну а если и без матушки, тогда можно до бесконечности».

– Мама, давай наливай! Обязательно и неоднократно, как говорил батюшка. «Батюшка, вы что, пивца или винца?» – «Могу пивца, могу винца, могу и переночевать!» «И переночуваты!»- повторяет он на украинский лад.- А вот польский ксендз читает речь: «Читал в газече, шо пувк москевских гусаров ступуе до мяста. Выружечки крулевства польскего, молим вас пшеклентам москалям не давать ни едной злотой… Матка боска ченстоховска… Мыла куповаты, чтоб духом москалевским не смердево…»- Я-то не сумею так сказать, а тот, кто умеет…

Отец у меня был врач, талантливейший человек – рисовал, писал, играл на всех инструментах, это потрясающе! Одиннадцатилетним мальчишкой услышал на бульваре мелодию, пришел домой, на скрипке воспроизвел все от начала до конца! Вот память какая. Никто на рояле не учил его – играл. А уж мы с ним – я на балалайке, он – на гитаре, на гармошке, на чем угодно, на любом инструменте. Всю мебель в доме сделал сам – шкаф, письменный стол – но как! Письменный стол из различной фанеры, произведение искусства. Удивительный был человек. Но пьяница был немыслимый! Еще пока учился в университете, мать с ума сходила. И так до конца.

На Лосиноостровской мы жили, его перевели из Твери. Мне повезло: с трех лет я жил среди прекрасной русской природы. Это меня сделало романтиком. А в работе я педантист,- подчеркивает Громов.- Вот такой контраст. Но если не рисковать, то можно стать трусом.

Михаил Михайлович вспомнил моего отца на фронте:

– Папа Чуев был! Еще бы я Чуева не помнил!

Мне сказали, что в моей рукописи мало сказано

о войне, а я командовал армиями. Но о моих армиях целые тома написаны!

…А я подумал, попали ли в эти тома резолюции, которые писал на официальных документах генерал Громов:

«Уста мои молчат в тоске немой и жгучей, Я не могу – мне тяжко говорить».

Это когда один генерал не поставил обещанную технику.

Или – на документе о переводе начальника штаба на другую должность:

«Была без радости любовь, Разлука будет без печали».

– В начале войны меня вызвал Сталин, – рассказывает Громов,- спрашивает: «Ну, что вы хотите?» Я говорю: «Я за большее, чем дивизия, не возьмусь, я ни академий, ничего не кончал». – «Ну хорошо, там надо командовать и истребителями, и бомбардировщиками, там все есть. Совместное действие всех родов авиации».

А через месяц я ему написал письмо. Он меня вызывает, и я говорю: «Так воевать нельзя». Он меня послушал и снимает трубку: «У вас скоро будет не такой-то командующий, а вот такой-то. Примите его, внимательно выслушайте и напипгате приказ о его назначении командующим авиацией Калининского фронта».

Как вам нравится такой номер? Не откажешься! Вот вам Сталин. Ох, он и парень был! – восклицает Громов.- Он меня знал с самого начала и всегда называл на «вы». Он меня здорово ценил и доверял. Очень доверял.

О Громове на Калининском фронте я вспоминаю эпизод, рассказанный самим Михаилом Михайловичем.

Командующим фронтом был Иван Степанович Конев. Провинился один летчик, и Конев приказал Громову:

– В расход его!

А через некоторое время командующему снова попал на глаза этот летчик, живой и невредимый, более того – летает на боевые задания!

– Ка-а-ак?- высказал Конев свое возмущение Громову.

– А я думал, в расход- это в столовую,- ответил невозмутимый Громов,- я его туда и определил временно.

– У меня не было ни одно невыполненного задания,- говорил Громов.- У меня не было ни одного полета, который был бы задан и я бы его не выполнил от начала до конца. Я не умел еще летать по приборам, в тумане, или где, но от начала до конца все выполню- вот! И никто не скажет, что это не так. А в этом соль. Коккинаки полетел в Америку и сел в болото, Гризодубова полетела на Дальний Восток, ей все говорили: «Полевей, полевей»,- она – трах! – выкинула девку в болото, Раскову, раньше времени. Там, где ты сядешь, там ты сначала и выброси, чтоб ей близко было найти самолет, она ее выбросила и села потом черт знает где. Та, бедняжка, сколько плелась! Вы представляете, девчонке плестись в тайге! Там же дикие звери, и чего там нету… Вот голова где должна работать! Все надо обдумать и снова думать, думать и думать- меня ничто никогда не могло застать врасплох. Ночью проснешься- тут-то творчество и начинается. А главное, надо уметь смотреть вперед. Предвидеть. Это чрезвычайно важно для летчика – знать наперед, что будет. Воображение, фантазия ли – это должно быть развито.