Солдаты милосердия

Я, как и все девчата, с нетерпением ждала, когда нас обмундируют, когда же мы станем настоящими солдатами, Но вот наконец получили гимнастерки и юбки. Шел холодный метелистый март, и положено было носить еще зимнюю одежду, поэтому нам выдали серые шапки-ушанки, а вместо ожидаемых сапог — ботинки. Не обрадовало меня и то, что не шинель пришлось надевать, а большой ватный бушлат, в комплекте с которым оказались такие же стеганые брюки. Это вызвало веселое оживление населения бараков.

Девчата примеряли форму, подгибали рукава, запахивали полы в полтора раза вокруг себя и затягивались ремнем.

— В общем-то ничего! — пришли к выводу.

Я же в бушлат могла завернуться и два раза, и по длине он был мне все равно, что пальто, да что тут поделаешь. Где подберешь шинель или бушлат для таких солдат, как я?

Потом выдали погоны, а через некоторое время присвоили и воинские звания. Врачи стали капитанами и старшими лейтенантами, старшие сестры госпитальных отделений — младшими лейтенантами, а палатные и перевязочные — старшими сержантами.

Настал день, когда в торжественной обстановке приняли военную присягу на верность Родине. Слова этой торжественной клятвы для меня прозвучали особым законом в жизни. Каждое слово накрепко врезалось в память:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом, строго хранить военную и государственную тайну…

Если же по злому умыслу я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара Советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся».

Я твердо усвоила и то, что «приказ командира — закон», о чем нередко напоминал старшина, и беспрекословно старалась выполнять все распоряжения и приказы старших по званию.

С наступлением дня в части все шло по общему распорядку: в шесть утра подъем, физзарядка, туалет. После завтрака начинались политические и строевые занятия. Ходили в наряды. Мне нравилось стоять на посту, особенно в ночное время, вышагивать с винтовкой через плечо около охраняемого объекта — вещевых и продовольственных складов или около выстроившихся в ряд нескольких десятков автомашин. Это выглядело совсем по-боевому.

Развертывали свою общественную работу партийная и комсомольская организации, разъясняя важность предстоящих задач.

Комсомольцев среди молодежи оказалось двенадцать человек. Комсоргом избрали самую активную и общительную девушку, Оксану Драченко.

Коммунистов было пока всего три человека. Партгруппу возглавил замполит Таран.

Старшина учил разбирать и собирать винтовку, пистолет, обращаться с гранатой. Я с интересом слушала и терпеливо познавала все премудрости военной науки и строевой службы.

— На-ле-во! На-пра-во! Кру-у-гом! — муштровал Блохин.

— Никулина, выйти из строя!

— Есть выйти из строя! — отвечала я.

— Встать в строй!

— Есть встать в строй!

И надо было усвоить, как правильно выйти и встать в строй.

Но самым важным и главным занятием была для нас медицинская практика. Большинство врачей и сестер не имели опыта. Первые пришли с институтской скамьи, медсестры — после краткосрочных курсов. Да и ранее окончившим не всем пришлось работать в госпиталях. Эти занятия необходимы были именно теперь, чтобы узнать специфику ухода за ранеными, чтобы с началом работы в полевых условиях не растеряться. А потому весь медицинский персонал ежедневно расходился по госпиталям, которые были размещены в зданиях педагогического института по улице Карла Маркса, на улице Кирова и Комсомольском проспекте.

Наконец формирование и вся подготовительная работа окончились. Объявили, что завтра начинается погрузка в эшелон.

Моя беспокойная мама наведывалась часто. А в этот день еще до подъема приехали вместе с отцом.

— Предчувствие не дает покоя, — сказала она.

— На сей раз, мама, предчувствие тебя не обмануло. Только ты, пожалуйста, за меня не очень беспокойся. Не на передовую еду, а в госпитале буду работать. Ничего со мной не случится.

Отец выглядел усталым, мрачным. Когда мама отошла от нас, он показал мне повестку, полученную вчера, в которой значилось то же, что и в моей:

«Явиться в военкомат к девяти утра, иметь при себе пару белья, кружку, ложку…»

Мать об этом еще не знала. Вот оно что! Поняла я настроение отца. Он беспокоился не только за меня, но и за маму. Ей предстоят еще новые волнения.

Повернулась она к нам и увидела знакомый листочек бумаги.