Солдаты невидимых сражений

— Согласитесь, Кузин, что я прав, — возвращаясь к письменному столу, сказал Феликс Эдмундович. — Как вам нравится этот солдат Петроградского гарнизона революции? «Солдат — он тоже бумаги понимать должен», — подражая разбитному ярославцу, весело проговорил он. — Солдат свое дело сделал, теперь нам предстоит наше, Кузин. Позовите сюда эту девушку.

2

В этот же январский день 1918 года заявился, помню, к Дзержинскому не совсем обыкновенный посетитель. Я никак не мог предполагать в тот момент, что наша встреча с ним будет находиться в какой-либо связи с только что описанным эпизодом. Но так случилось…

Дзержинскому доложили:

— Настойчиво добивается к вам писатель один, поэт… Странный какой-то. В мужицкой поддевке, с рыжей бородой, а поэт.

— Да неужто Корнев? — воскликнул я. — Известный Митрофан Корнев? — Я узнал его по описанию.

— Он самый.

Отвесив пригибистый, низкий поклон, молитвенно сложив руки на груди, Корнев елейным, подобострастным тоном просителя обратился к Феликсу Эдмундовичу.

— Обидели, — печальным голосом начал он. — Стихотворца Руси-матушки ограбили. С жалобой я.

— На кого жалуетесь? — спросил Дзержинский.

— Ограбил ваш человек. Перстни старинные, иконы древние, письмена радонежские… Слава тебе, господи, не оставляла до сих пор заступница Митрофана мужика. Живу смирно: много ли мужику нужно? — насмешливо смотрели на нас его умные глаза. — Сыскал я клетушку-комнатушку и живу-поживаю там скворцом тихим. Заходи, голубь, осчастливь!.. — обратился он неожиданно на «ты» к Дзержинскому, а мне подмигнул: — На Морской, за углом клетушка. «Отель де Франс» называется. Стихи прочитаю, душой русской писанные.

И поистине, что-то неповторимое, древнее, как сама Русь, услышали мы, когда он вдруг заговорил стихами.

Феликс Эдмундович внимательно слушал.

— А хочешь, Гёте прочту? — хитро заулыбался рыжебородый мужик в синей поддевке.

— Гёте… «Кто хочет действовать, тот позабудь покой!» — вспомнил Дзержинский и переглянулся со мной.

Он хорошо знал западную литературу, а Гёте, в частности, очень любил и многие вещи его помнил наизусть. Не всем было известно, что и сам Феликс Эдмундович в молодости писал стихи. Во время первого этапа в ссылку он читал на привале у костра свою революционную поэму. Ни один из каторжан не понимал польского языка, но всех их взволновала поэтическая горячность Дзержинского.

— С «Фаустом» знакомы, ишь! — отозвался Корнев. — И я… Маракую малость по-басурмански. Только не лежит душа. Наши соловьи голосистей будут. Ох, голосистей! «Ах ты птица райская, дребезда золотоперая…» — повел он было снова свою стихотворную речь, но тут же оборвал ее зло и хмуро: — Ограбил ваш, вот что!

— А почему думаете, что наш? — насторожился Феликс Эдмундович. — А если просто бандит?

— Хвалился, антихрист. По приказу, говорит, Совета Народных Комиссаров и самой Чрезвычайки. Ух, дьявол-человек… Вихрь с пистолетом!

Дзержинский прервал Корнева:

— Хотите изложить вашу жалобу в письменной форме? Прошу вас. Дело тут не в официальности, товарищ Корнев, не в канцелярщине. Вы изложите все, как было. Опишите приметы грабителя. Вы облегчите тем самым работу наших следователей.

Признаться, мне казалось, что такое предложение должно было создать непреодолимые трудности для поэтического нрава этого самобытного олонецкого мужика, но я еще больше удивился, когда Феликс Эдмундович серьезно, без тени усмешки добавил:

— Для вас, я думаю, товарищ Корнев, это не составит большого труда: вы ведь кончили с блеском юридический факультет. Правда, вы, говорят, увлекались международным правом, а не уголовным…

— Откуда вы знаете, Феликс Эдмундович, эти подробности? — заинтересовался я, когда мы остались одни.

— Ознакомьтесь, Кузин, с материалами Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства, — ответил он. — Обратитесь к историку Щеголеву. В разделе «Распутиниада» вы найдете рассказы дворцовых люден о том, что искали преемников убитому Распутину, и в перечне их наряду с каким-нибудь старцем Мардарием вы найдете и нашего фиглярничающего поэта.