Солдаты последней войны

– Хорошо, – Василий Петрович мял в руках кепку. – Но не потому что близко знал ее. Нет. Хотя и учил географии ее дочь Александру, хотя и заходил тогда к ним, никогда по душам мы не говорили. Скорее, она еще больше замыкалась в себе. И на то были свои причины. Трудная была у нее жизнь, как, впрочем, у многих из нас. Но Анна Гавриловна все вынесла. Потому что жизнь ее была не только трудной, но и прекрасной. Потому как она знала, ради чего живет. Это она, совсем девчонкой, пережила блокаду Ленинграда, падая от голода, копала траншеи, а по ночам тушила на крышах «зажигалки». Это она после войны восстанавливала разрушенные города, а в пятидесятых осваивала целину. Это она хоронила своего мужа, погибшего в схватке с бандитами. И это она повела свою дочку в первый класс. И это ей была вручена медаль «За трудовую доблесть». И, наверное, она надеялась, что дочь пойдет по ее стопам. Возможно, так оно бы и было… Возможно… Но сегодня, как говорится, все мы проходим проверку, простите за грубость, «на вшивость». Анна Гавриловна в один день потеряла дочь. И, возможно, смысл жизни. И дело не в деньгах, какие тут к лешему деньги. Дело не в деньгах. Просто… Как старый боец… Как старый труженик… Как жена героя она не могла смириться. И выразила протест… Как могла… В меру своих сил… Коль мы, мужики, не можем (Василий Петрович махнул рукой). Вот так. Но речь я говорю потому, что Анна Гавриловна беседовала со мной, наверное, с самым последним из нас, перед смертью. Не знаю, честь это или тяжкий груз. Не хочу повторять ее слова. Теперь бессмысленно. Просто, наверное, и мы виноваты, что все так произошло. Да, замкнутый человек она была. Да, не подпускала близко к сердцу. Но так уж часто мы стучались к ней? Так уж часто пытались понять ее? Ведь она была совсем одинокой. Совсем… Поэтому… Поэтому давайте не повторять ошибок. Давайте здесь, на ее могиле задумаемся о том, что мы – люди. Так давайте постараемся быть людьми во всем. Вот так…

Василий Петрович отошел от могилы, низко склонив голову. Наверное, он прятал слезы.

Анна Гавриловна лежала в гробу тихая и спокойная. В черном платье и черном кружевном платке. В той одежде, в которой я встретил ее перед смертью. На ее бледном лице застыла благодарность. Сторонясь нас при жизни, казалось, после смерти она нас наконец-то узнала. И приняла… Думаю, если Анна Гавриловна все-таки наблюдала за нами с небес, она жалела лишь об одном. Что всегда сторонилась людей. Впрочем, наверное, и прав был Василий Петрович. Может быть, в этом была и наша вина. Кто знает.

Все мы, чужие и почти незнакомые ей люди, еще немного постояли у ее могилы. Мы сделали все, что могли. И когда хлынул дождь, я подумал, что этим особым знаком она нас благодарит. Впрочем, возможно, это она плакала о своей дочери.

Помянуть Анну Гавриловну мы решили у Петьки Рябова. Его квартира была самая просторная. На скорую руку соорудили стол и, как полагается, выпили по три рюмки водки. Молча, ведь все было уже сказано. Вскоре все стали потихоньку расходиться. Остались только те, кому трех стопок показалось мало. Да и хотелось еще поговорить. Петька, Шурочка, Василий Петрович, Поликарпыч, Юрьев и я. Такая непритязательная мужская компания. Уходить мы не спешили, поскольку дома нас никто не ждал.

– Странно только, – заметил учитель, – неужели Александра совсем не помогала матери? Если Анна Гавриловна решилась на такой ужасный шаг.

– Не думаю, – ответил я. – Санька сама мне говорила, что пора бы уже взяться за мать. Приодеть, чтобы стыдно не было. Санька, конечно, дрянь, но, наверное, деньги матери давала.

– По ее убогой квартире этого не скажешь, – усмехнулся Петух.

Поликарпыч разлил водку, тяжело вздохнул и поднял свою рюмку.

– Ну что, ребятки, получается 2:О не в нашу пользу.

– Ты о чем, Поликарпыч?

– Ну, как же. Сперва – Галка, теперь вот – Гавриловна. Интересно, кто следующий?

– В таком случае, Поликарпыч, ты ошибся в порядке чисел. Счет сегодня идет на миллионы.

– Про миллионы я не говорю, – помотал седой головой Поликарпыч. – Я говорю только про наш дом. По малому измеряется большое. Вот я и говорю – 2:0 в ихнюю пользу. И Галка, и Гавриловна могли еще жить да жить. Да чего тут!..

И он махнул сухенькой рукой. Юрьев тяжело поднялся с места, приблизился к огромному портрету Есенина, висящему над диваном. И закурил, вглядываясь в светлое, смеющееся лицо поэта.

– И то хорошо, что не умерла в своей постели от тоски и одиночества. От предательства дочери. Любой протест, пусть даже бессмысленный, остается протестом. И его в любом случае боятся. Потому что это только начало. Как на войне. Слава тем, кто погибает в начале, когда до победы еще далеко. Они даже не знают: не бессмысленной ли будет их смерть? и свершится ли победа вообще? Но все равно идут первыми…

– Так давайте за первых, – предложил Василий Петрович. – Пусть даже счет не в нашу пользу. Плохому началу – хороший конец.

Мы дружно встали и выпили до дна. Вдруг раздался резкий звонок в дверь. Петька недоуменно пожал плечами.