Солдаты Вавилона

Ашереи-мужчины били в тайге зверя, чтобы есть его мясо и греться его мехом, и добывали плоды дерев, подобных вечному древу, чтобы вкус мяса никогда не наскучил; а женщины, метательницы стрел, взимали дань с воды и неба. И не переставал куриться жертвенный очаг у подножья древа, и одиннадцать жриц, меняя смертные тела, продолжали свое вековое служение. Каждая имела посвящение зверю: вепрю, быку, льву, коту, волку, коню, оленю, серне, крысе, обезьяне, агнцу. И только над своими зверьми имела власть жрица-воительница… Племя росло не быстро, потому что, благодаря содомским обычаям, каждая женщина имела лишь столько детей, сколько хотела сама и сколько дозволяли жрицы — но все же росло и расселялось по реке вверх и вниз, одолевая в мелких стычках и больших войнах приходящих иногда с Большой реки врагов, ибо боевое искусство храма Ашеры стараниями жриц не забывалось никогда… И так, почти в неизменности, ашереи прожили половину срока, назначенного старыми богами для своего возвращения…

Беда пришла с Большой реки. На тысяче лодок приплыло с низовий и поселилось на берегах ее племя, называющее себя Охон. Они поклонялись медвежьей голове, знали огонь и медь и были невозможно любопытны. Их нельзя было прогнать, от них не удавалось отгородиться. Повадки и обычаи их, шумные, веселые и простодушные, показались привлекательными многим молодым ашереям… Сменилось всего одно поколение, и царь ашереев перестал считаться с Храмом, а следом за царем — и многие из народа. Но, придя однажды с огнем, они нашли лишь обрушенные входы… Просто к тому времени Храм был уже устроен так, что коридоры его и переходы пронизывали и времена, и пространства. И жрицы, рассеявшись по необъятному миру, все равно присутствовали в Храме. Меняя смертные тела, они продолжали служить вечному древу — до завтрашних дней, до исполнения пророчеств, когда старые боги в блеске своем и величии возвратятся в этот мир — но прежде того через открываемые врата хлынут толпы порождений тьмы, бегущих от богов… и жрицам предопределено погибнуть в этой последней битве, ибо не могут державшие мир воспользоваться плодами своего служения…

Дима перетасовал фотографии, сложил в конверт. На него смотрели.

— Я возьму? — спросил он.

— Конечно, Дим Димыч, я много наделал, — солидно сказал Иван. — Берите.

— Как вам все это?.. — жадно спросил Павлик; глаза у него горели.

— Очень может быть, — сказал Дима. — Особенно те, где паровоз тащат…

— А зачем им паровоз понадобился, как вы думаете?

— Никак не думаю.

— Для балласта, — сказа Иван. — Чтобы не качало.

Этот узкоколейный паровоз валялся бог знает сколько лет у подножья Серафимовской сопки, километрах в десяти от города. На фотографии он как бы плыл над землей, оплетенный светлыми ветвящимися лианами. Перед паровозом и позади него шли двое — чем-то неуловимо отличающиеся от людей.

— Это ведь полное доказательство, Дим Димыч, правда? — не унимался Павлик. — С этим уже не поспоришь?

Дима пожал плечами. Совсем не хотелось втягиваться в дискуссию, тем более, что Павлика переубедить — дело безнадежное, так он бредит всякими пришельцами… И вдруг Дима испытал странное ощущение: как будто долго-долго звенело в ушах, и он к этому притерпелся и научился справляться — и вдруг звон прекратился. Что-то подобное случилось сейчас с его мыслями, но что именно — понять было нельзя, и осталось только чувство облегчения…

— Снимали, значит, с Сивой горки… — начал он, но тут в дверь постучали условным стуком.

— Это Танька, — сказал Иван и пошел открывать.

— В общем, так, Павлик, — сказал Дима. — Задание на завтра: поднимись на Катеринину сопку и сделай круговую панораму. Постарайся успеть до полудня. Потом — сюда. Договорились?

— А зачем?

— Есть одна мысль…

По лестнице спустились Иван и Татьяна. Иван, галантный кавалер, шел первым и нес Татьянин рюкзачок.

— Тяжеловато вам будет, Дим Димыч, — ухмыльнулся он, взвешивая рюкзачок на руке. — Постаралась девушка…

Поставленный на стол, рюкзачок тяжело и глухо звякнул.

Татьяна молча откинула клапан, распустила узел. Связками по семь штук, до самой горловины лежали латунные гильзы.

— Пороха три банки, капсюля и девять пачек снаряженных патронов, — сказала она. — Все на дне.

— Танюха! — Дима прижал руку к сердцу.

— Да ладно, — сказала Татьяна. — А это вам, как обещала…

Она повернулась к Диме спиной и задрала свитер и майку до лопаток. Прямо к телу полосками пластыря был прикреплен пистолет. Дима осторожно отодрал пластырь. Потертый зеленоватый «ТТ» с деревянными накладками…

— Ну, Танюха, у меня слов нет, — сказал Дима. — Спасибо тебе.

— Патронов только одна обойма, — сказала она.

— У Василенки попрошу.

— Не говорите только, откуда ствол.

— Я еще не…

Долгий вибрирующий звук, идущий то ли сверху, то ли из-под ног, заставил его замолчать. Все прислушались, переглянулись. Звук не повторялся.

Дима завернул пистолет в газету и опустил в сумку. Шуршание бумаги было неприятно громким.

— Пойду посмотрю, — наконец, сказал Иван. Пашка молча пошел за ним.