Солдаты Вермахта. Подлинные свидетельства боев, страданий и смерти

ДИКМАН: Мы были с двумя людьми, и еще капо был при этом. Он — с велосипеда, сразу обыскали карманы. Патроны — этого уже было достаточно. В противном случае я ничего бы с ним не мог сделать, расстреливать просто так ты не можешь. Капо спросил его еще, не террорист ли он. Он ничего не ответил. Есть ли у него какое желание — тоже нет. Сзади прострелили ему голову. Он даже не заметил, как умер. Мы как-то раз у нас на позиции и шпионку расстреляли. Ей было приблизительно лет двадцать семь. Раньше она у нас работала на кухне.

БРУНДЕ: Она была местная, из деревни?

ДИКМАН: Не из самой деревни, но последнее время жила в деревне. Пехота ее утром привела, а во второй половине дня ее поставили к блиндажу и рас-стреляли. Она созналась, что работала на английскую секретную службу.

БРУНДЕ: Кто отдал приказ? [?]

ДИКМАНН: Да, наверное, комендант. Я сам не стрелял, я только присутствовал при расстреле. Мы как-то раз поймали тридцать террористов. Среди них были женщины и дети, мы завели их в подвал, поставили к стене и расстреляли [236].

И здесь, при расстреле французского майора, потребовалось законное обо-снование. И снова находятся патроны, из чего кажется ясно, что французский майор — террорист. В последующем рассказе Дикмана примечательно, что он, не раздумывая, причисляет и детей к группе террористов, которые тут же без разбора были «поставлены к стенке и расстреляны». И иллюзия, когда всех причисляют к противнику, является неспецифической для немецких военных преступлений. Похожие высказывания задокументированы у солдат из Вьетнама, которые считали даже грудных детей вьетконговцами, которые могут напасть в любой момент. Это — не сумасшествие, а смещение относительных рамок, в которых определение, кто является врагом, групповая принадлежность, — важнее других отличительных черт, таких, например, как возраст [237]. По словам Джоанны Бурке, занимавшейся восприятием убийств солдатами на примере разных войн, с таких смещенных относительных рамок не считывается, что солдаты убивали своих личных друзей, но что хладнокровное убийство людей, категориально определенных как враги, относится к практической норме войны. Но парадокс заключается в том, что если такие случаи преследуются юридически, то рассматриваются в качестве исключений. Это способствует ошибочному представлению, что в общем и целом в войне с международноправовой точки зрения все шло правильно, и лишь отдельные фигуранты случайно выходили из роли. Аутотельное насилие в соответствии со связанным с этим представлением было бы не систематическим аспектом войны, а лишь нежелательным исключением. Но когда области насилия однажды открываются — как это показывают наши разговоры, — всякое поведение другого может стать достаточным поводом для выстрела.

Преступления в отношении военнопленных

«Что же нам делать со всеми этими людьми? Мы должны всех их расстрелять, они долго не продержатся» [238].

Издевательства над военнопленными и их убийство являются прямо-таки классическим полем экстремального насилия в военных конфликтах с древнейших времен. С образованием массовых армий в новое время феномен военного плена, между тем, достиг совершенно новых измерений. В Первую мировую войну в плен попало от шести до восьми миллионов человек. [239] Во Вторую мировую войну — уже 30 миллионов. Пропитание и размещение миллионов пленных всегда были недостаточными. Уже в Первую мировую войну в русском плену умерло 472 000 солдат центральных держав [240]. Вторая мировая война значительно увеличила и это число. Крупнейшим преступлением Вермахта было массовое убийство советских военнопленных.

Из 5,3–5,7 миллиона красноармейцев, находившихся в немецком плену, умерло от 2,5 до 3,3 миллиона (оценки колеблются), или от 45 до 57. Они умирали в лагерях, за которые отвечал Вермахт: 845 000 — еще в зоне военной администрации в непосредственной близости от фронта, 1,2 миллиона — в лагерях на более удаленной территории, находящейся в ведении гражданской администрации, 500 000 — в так называемом Генерал-губернаторстве и от 360 000 до 400 000 — в лагерях на территории Германского рейха [241]. Причина огромного количества жертв заключалась, с одной стороны, в расчете командования сухопутных войск предоставить военнопленных своей судьбе и не предпринимать никаких мер по обеспечению их продовольствием. С другой стороны, своим солдатам при каждой возможности сообщали, что они должны бороться против «враждебной расы и носителей низкой культуры», и стремились вызвать в своих солдатах «здоровое чувство ненависти», чтобы они в борьбе «не проявляли чувствительности и жалости» [242].

Фронт