Солдаты вышли из окопов…

Наступил вечер, отошла поверка, солдаты готовились ложиться. Молодой солдат Зембриовский остановился перед Защимой, вытянув по швам руки.

— Здравствуй, Зембриовский, — икая, сказал Защима.

— Здравия желаю, пан ефрейтор!

— Не пан!.. Паны у вас в Польше, а я господин… Повтори!

Зембриовский повторил.

— Так… А скажи, кем я тебе прихожусь, полячок?

— Господин ефрейтор Степан Федорович Защима, командир второго отделения, третьего взвода десятой роты Моршанского полка.

— Так, полячок, а самого главного не сказал. Кто я тебе? Не знаешь? У, болван! Ближайший…

— Ближайший, непосредственный начальник, — с трудом выговаривая слова, ответил Зембриовский, не спуская с Защимы испуганных глаз.

Защима покачнулся, поискал руками опору и опустился на койку.

— Ближайший, непосредственный, — пробормотал он, — терзаю я тебя, Зембриовский, притесняю? Конечно, притесняю. Нельзя у нас не притеснять. Все начальники такие… Вот меня фельдфебель тоже и в хвост, и в гриву… Начальник, ничего не поделаешь.

Он повернулся на бок. К нему подошел дежурный по роте:

— Защима, пойдешь завтра старшим к мишеням на стрельбище.

— Иди ты, — сонно промямлил Защима, — не моя очередь.

— Фельдфебель назначил.

Он положил листок на койку, Защима, ругаясь, взял листок.

— «Карцев, Комаров, Рогожин, Кобылкин…» — прочел он — Быть вам к подъему готовыми, а то смотрите… И-эх…

Он повернулся так, что чуть не развалилась койка, и захрапел.

Еще затемно дежурный разбудил солдат, назначенных к мишеням. Карцев, быстро одевшись, вышел во двор, закурил папиросу, задумался. Темные тучи, гонимые ветром, медленно плыли на север. Они были тяжелые, словно каменные. Верхние края их клонились вперед. Казалось, вся земля перемещается вместе с ними. Звезды испуганно вспыхивали в черных провалах неба и исчезали, будто давили их обвалы туч. Грустные мысли одолели Карцева. Он вернулся в казарму. Терпкий, густой воздух ударил ему в нос. Защима, расставив ноги, застегивал пояс. Рогожин, остролицый, с розовыми пятнами на щеках, торопливо обувался, разглаживая на ноге почерневшую портянку.

Оделись, вышли, строем двинулись к полковой канцелярии. Там уже собрались все назначенные к мишеням солдаты. Командовал подпрапорщик из восьмой роты. Отряд направился через город. Вдоль улиц тянулись глухие заборы, опутанные колючей проволокой. Шагавший возле Карцева рослый солдат с худощавым лицом и широким лбом внимательно посмотрел на него серыми спокойными глазами и дружелюбно улыбнулся. Дорога была плохая, сапоги вязли в грязи. За крепко слаженным забором басовито лаял пес, лязгал цепью, видимо, в бешенстве куда-то рвался.

— Вот живут, — ухмыльнулся Рогожин, — запираются на сто замков, страшенных собак держат. Страшно, выходит, братцы, богатым быть, а?

— Мирное житие, — негромко отозвался рослый солдат, по фамилии Мазурин, как узнал Карцев.

— Места знакомые, — продолжал Рогожин, — плотничали мы тут однова с отцом. Вон купца Грязнова дом! — Он показал на низкое здание. — Склады как сундуки: двери кованым железом обиты, окна в решетках. А собак сырым мясом кормит, чтоб злее были, честное слово!

Город кончался. Рассветало, можно было различить окрестности. Скоро вошли в лес. Опавшие с сосен иглы мягко ложились под ногами. За деревьями показалась широкая поляна стрельбища. В конце ее были блиндажи, над которыми ставились мишени. Туда пришла команда показчиков. Из деревянной сторожки доставали щиты всех видов, укрепляли их на земляных насыпях. Из лесу перекатами доносились песни. Роты выходили на поляну, занимали назначенные места. Между деревьями блестели офицерские погоны. Командир третьего батальона подал команду. Звонко сыграл горнист боевую тревогу. Подпрапорщик из восьмой роты прыгнул в блиндаж.

— Лезь скорее в укрытия! — приказал он, но солдаты и без него торопливо прятались.

Карцев сидел в блиндаже рядом с Рогожиным. Над ними ясно виднелись установленные в длинный ряд мишени. Опять резко и тревожно заиграл горнист, и сейчас же первые выстрелы хлестнули осенний воздух. Слышался протяжный свист пуль, шелест сыпавшейся земли. Черные дырочки от пуль появлялись на щитах.

— Мажут, мажут, — сердито говорил подпрапорщик, следя за мишенями.

Горнист заиграл отбой. Выстрелы затихли. Солдаты вылезли из блиндажей, длинными указками обводили попадания, мелом накрест отмечали дырочки.

— Каждая дырка — гадючья смерть, — бормотал Защима, уже неведомо как успевший выпить. — Я такие дырки кое-кому в головах провертел бы…

Рогожин что-то тихо ему шепнул, тревожно поглядев на подпрапорщика.

— Не принимает натура, — горько ответил Защима. — Бунта мне хочется! Другой жизни!

И, увидев подходящего к ним подпрапорщика, грубо толкнул Комарова:

— Ну, не ленись. Знай показывай.

Опять полезли в прикрытие. С линии донеслись выстрелы. И вдруг одна мишень под ударами пуль накренилась, и видно было, что она сейчас упадет. Ставивший ее солдат с растерянным лицом полез вверх по земляным ступеням, чтобы поправить щит. Снизу виднелись сбитые каблуки его сапог. Отбоя не было, стрельба продолжалась.

— Куда, дурень? — закричал снизу сердитый голос. — Убьют…