Солдаты вышли из окопов…

Бредов в отчаянии думал, что воевать дальше так нельзя. Он присматривался к работникам ставки и видел, что все они, за редкими исключениями, настроены очень спокойно, всегда обедают вовремя и не озабочены судьбой войны. Их внимание поглощала повседневная мелкая суета, ревнивое наблюдение друг за другом, жажда карьеры. В ставке знали, что командующие армиями и фронтами часто отказывались от операций, которые хотя и были необходимы, но содержали в себе известный элемент риска, отказывались, не желая портить своего служебного положения, и все считали это в порядке вещей. Знали, что многие донесения преувеличены, и часто там, где указывалось, что неприятель разбит и доблестные войска на его плечах ворвались в окопы или деревню, было на деле мирное занятие очищенных противником позиций. Чаще всего ставка лишь регистрировала события, происходившие на фронтах, подтверждая своим авторитетом распоряжения главнокомандующих. Каждый, кому удавалось сфотографироваться с царем на групповом снимке, был горд, точно получил боевой орден. Когда случалась большая военная неудача, о ней говорили прежде всего как о неудаче командующего армией и гадали, что ему за это будет. Но мало кто задумывался над тем, что потерпела поражение русская армия. К поражениям так привыкли, что с чиновничьим равнодушием регистрировали новые удары германцев. В управлении дежурного генерала, ведавшем переменами и продвижением личного состава в армии, кипело больше людских страстей, чем в управлении генерал-квартирмейстера, ведавшем оперативной стороной. Знали, что некомплект в оружии, снарядах, в обученных кадрах был так велик, что до весны шестнадцатого года нельзя и помышлять о каких-либо крупных действиях.

По инициативе Алексеева было созвано совещание главнокомандующих фронтами. Царь провел первое заседание, пригласил потом генералов к себе на обед, а на следующий день неожиданно уехал в Крым. Совещание закончил Алексеев.

Бредов ужасался, видя, каким бездарным, ничтожным людям вверялась защита страны. Огромнейший фронт катился назад, врагу были отданы Галиция, Польша и часть Прибалтики, сотни, тысяч солдат гибли или сдавались в плен, пропадало ценнейшее военное имущество. И между тем, как ни в чем не бывало, писались сводки штаба верховного главнокомандующего, генералы, офицеры и чиновники выполняли очередную работу, фельдъегеря доставляли в запечатанных портфелях бумаги. Колесо войны крутилось, и если менялись отдельные его спицы — вместо Николая Николаевича верховным главнокомандующим стал числиться царь и вместо Янушкевича начальником штаба назначили Алексеева, — то все равно не менялся стремительный бег этого колеса в пропасть. Бредов мучился, искал для себя выхода. И как-то раз, после долгого разговора с пьяным Нестроевым, когда капитан изложил Бредову, в чем, по его мнению, заключается сущность умной жизни — ни во что не вмешиваться и ладить с начальством, ибо оно всегда право, — Бредов без всяких колебаний написал рапорт об откомандировании его в строй. При отъезде ему присвоили звание подполковника.

20

Горели военные склады. Черно-рыжий лохматый дым поднимался в бледно-голубое весеннее небо. Дороги были покрыты сломанными повозками, разорванными мешками с продовольствием, новым и старым обмундированием, военной амуницией. Когда армия еще дралась с прорвавшимся противником, на фронте не было снарядов, патронов и винтовок. Когда же разбитые, плохо вооруженные части бросились назад и в стремительных, беспорядочных маршах достигли ближайших за фронтом тылов, оказалось, что там — на складах, в неразгруженных вагонах и на платформах станций — лежали крупные запасы боевого снаряжения. Некому было проследить за их перевозкой, и так пролежали они все эти страшные дни в нескольких десятках километров от места боя. Теперь эти запасы взрывали, чтобы они не достались неприятелю. Интендантские чиновники в радужном настроении суетились вокруг складов. У них большой праздник, никто теперь не мог учесть их! Армия отступала — многотысячная, грузная, все еще могучая своим числом. Солдаты бродили по окрестным селениям. Одни стремились пробраться домой, другие — отставали, предпочитая закончить войну в плену.

Петров заменил раненого Руткевича. Понурясь, он шел впереди четырех десятков солдат, уцелевших от последних сражений. Лицо его заросло кудрявой рыжей бородой, усталость была в глазах. Он вспомнил Иркутск, военное училище, парадные военные карты, развешанные на стенах классов, извилистые линии фронтов. Там решалась судьба России — страны, протянувшейся на две части света. Оттуда приезжали герои, газеты писали о величественных сражениях. Пленные австрийцы, прибывавшие целыми эшелонами, свидетельствовали о победах и мощи русского оружия. Девушки встречали раненых, дарили им цветы… Было стыдно оставаться в тылу… Затем — производство в прапорщики, отправка молодых офицеров под музыку на вокзал, напутствия, поцелуи, слезы, оборвавшаяся любовь, клятвы в верности и прочее, прочее, прочее…