Солдаты вышли из окопов…

— Алексей Алексеевич!.. Я ведь еще с турками воевал… («Со Скобелевым, — подумал Брусилов, — он-то тебя раскусил!») Сегодня мы будем счастливы доложить государю о наших планах. Кому не хочется погнать врага со священной земли русской? Но великая ответственность, на нас возложенная, зовет к сугубой осторожности. Да, да, Алексей Алексеевич, к осторожности! И нужно, чтобы мы были едины — не подобает нам по-разному говорить перед государем. Я беседовал с Эвертом, с Алексеем Ермолаевичем… Он того же мнения, что и я. Смею надеяться, что и вы, Алексей Алексеевич, что и вы… поддержите… Ведь трое всего нас — вы, Эверт да я, командуем фронтами.

Невольное отвращение охватило Брусилова.

«А, вот ты чего хочешь? Боишься, что я вам испорчу игру. И такие командуют фронтами! Бедная наша армия, бедная Россия!..»

— Простите, Алексей Николаевич, — сухо сказал Брусилов, — буду говорить и действовать, как повелевает мне долг службы.

И быстро отошел от генерала. Куропаткин остался на месте, с горьким недоумением поглядел вслед Брусилову, засеменил было за ним, но вдруг плотная фигурка его бодро выпрямилась и благоговейное выражение отпечаталось на лице. В дверь шаркающей походкой, волоча длинные, тонкие ноги, входил худой, согнутый от старости генерал. Он пожевывал белыми губами, пустые, совсем выцветшие его глаза были мертвы, длинные руки висели вдоль плоского туловища. Это был барон Фридерикс — министр императорского двора. Он шел прямо на Куропаткина и, почти наткнувшись на него, остановился, с трудом вспоминая, кто же стоит перед ним. Но вот тусклая искра мелькнула в зрачках барона.

— А-а, дорогой Алексей Николаевич… замечательно, да, замечательно, — проговорил он с обычным для него немецким акцентом и уставился на Куропаткина, будто спрашивая, что же, собственно, замечательного в том, что он его увидел. Потом с легкостью человека, не придающего никакого значения своим словам, продолжал уже другим тоном: — Э… совещание? Да, совещание у государя. Ну, оно, надеюсь, хорошо пройдет… да, хорошо пройдет…

— Я так надеюсь, — учтиво ответил Куропаткин. — Государь председательствует на совещании, и в этом я вижу залог…

Фридерикс поднял палец, похожий на засохший сучок, и важно склонил похожую на дыню голову.

— Государя нельзя тревожить, — сказал барон, смотря куда-то поверх головы Куропаткина. — Его величество переживает все… да, все… и потому долгом верноподданных… да, верноподданных… — Окончательно потеряв нить скудных своих мыслей, он двинулся вперед, с трудом переставляя ноги, потом остановился, повернул к Куропаткину лицо (тот подбежал к нему почти рысцой) и закончил: — Долгом верноподданных, это, да… из-за военных там дел не нарушать спокойствия монарха. Это да… важнее для блага государства…

И, жуя губами, бессмысленно глядел на Куропаткина. Тот мягкими, увлажненными глазами встретил его взгляд.

— Спокойствие государя… — начал было он, но Фридерикс, не слушая его, проследовал дальше.

Куропаткин вздохнул, огладил бородку, потом осторожно открыл дверь в ту комнату, из которой вышел Фридерикс, и переступил порог. Это был длинный зал с овальным столом посредине и большим портретом Александра III во весь рост, висевшим на стене. У одного из окон стояли два генерала, тихо разговаривая. Затянутый в мундир офицер, с тщательно расчесанным пробором, чуть звеня шпорами, раскладывал на столе карандаши и листы чистой бумаги. Делал он это равнодушно, как давно знакомое и надоевшее ему дело.

При виде Куропаткина офицер ловко щелкнул каблуками и, не дожидаясь ответного, разрешающего кивка генерала, продолжал свою работу. Глаза Куропаткина на какой-то миг задержались на председательском кресле с высокой спинкой, и в них появился прежний увлажненный блеск. Молодцевато развернув плечи, он бодрой походкой направился к разговаривающим генералам. Они повернулись к нему. Один из них — низенький, с толстой, кругловатой спиной — вытянул руки по швам и склонил голову. Другой — грузный старик с заостренным голым черепом и узкой седой бородой, — не сдвигая широко расставленных ног, протянул Куропаткину руку.

«Когда я был министром, не так он мне кланялся, — мелькнула мысль у Куропаткина. — Отжил я, ох, плохо мне…»

— Сердечно приветствую вас, Алексей Ермолаевич, — сказал Куропаткин, здороваясь с Эвертом. («Кабан, сущий кабан!» — подумал он…) — И вас, Михаил Саввич, — обратился он к низенькому генералу, тоже пожимая ему руку. Пустовойтенко был только генерал-майором, но занимал должность генерал-квартирмейстера ставки и числился у Алексеева ближайшим помощником.

Не стесняясь Пустовойтенко, Эверт повернулся к Куропаткину и, налезая на него животом, сердито заговорил: