Солдаты вышли из окопов…

— Давно уже мы не слыхали, как люди смеются, — сказал Черницкий. — Эх, хозяюшка, попал солдат в теплую хату, услыхал человеческий голос — и уже легче ему жить!

Он встряхнул мокрые портянки и повесил их на веревочке возле печки.

Из-за перегородки вышла хозяйка с большим чугуном в руках, быстро поставила, чуть не бросила его на стол и помахала растопыренными пальцами.

— Горячо! Ухвата под рукой не было. — Она придвинула солонку, нарезала еще теплый черный хлеб щедрыми, толстыми ломтями.

— Ешьте, ешьте, — сказала она и, видя, что Карцев нерешительно косится на хлеб, добавила: — Хоть весь съешьте, я и с собой дам…

— Садитесь с нами, хозяюшка, веселее будет! — сказал Карцев.

— Ночью-то не с привычки еда… — замялась она и протяжно позвала: — Марина! Иди, что ль, с солдатиками супца отведай.

Из-за перегородки, поправляя на голове платок, показалась женщина и, неловко поклонившись, села рядом с хозяйкой. А та, придерживая тряпкой чугунок, чтоб не жгло руки, наливала суп в глиняную миску.

Солдаты ели быстро, с аппетитом, а хозяйка все подливала, нарезала и подсовывала хлеб.

— Спасибо, — Карцев положил ложку на стол. — Давно так вкусно не ел!

Черницкий посмотрел на него с упреком. Вот чудак! Не мог подождать со своей благодарностью… А он только во вкус вошел!

Марина поднялась, чтобы убрать со стола. Хозяйка удержала ее. Черницкий, бережно доставая крошечную щепоть драгоценной махорки, спросил:

— Сестры?

— Нет, я чужая ей. Беженка, — сказала Марина. — Мужа моего убили, деревню казаки пожгли. Вот и живу у нее…

Марине было лет двадцать, не больше. В глазах не замечалось горя. О пережитом говорила так, будто оно давным-давно прошло.

— Война!.. Кто без печали нынче ходит? — вздохнула, подымаясь, хозяйка. — Слез людям не хватит, если все вспоминать.

Черницкий сочувственно кивнул головой.

— Муж на войне?

— В плену. Вот уже полгода. Только одно письмо получила. Там ему лучше, думаю, чем на войне. Хоть живой вернется. Есть ведь и там хорошие люди… А мне что? Одна живу, детей нет, управляюсь потихоньку…

Она проворно стала прибирать со стола и, вдруг остановившись, с любопытством посмотрела на Карцева:

— Кого дома оставил?

— Никого, — улыбнулся в ответ Карцев.

За окном послышался глухой, но мощный удар. Стекло тоненько зазвенело. Марина вздрогнула.

— Пушки стреляют, — спокойно объяснила хозяйка. — Чай, привыкли к ним?

Глухие удары повторялись, но сидящие в избе уже больше не обращали на них внимания и оживленно разговаривали. Карцев рассказывал о своей солдатской службе, о родной Одессе, о море, которое хотя и зовут Черным, но на самом деле оно синее, и нет ему конца и краю. Черницкий уверял Марину, что в России больше украинцев, чем в Галиции.

Легли поздно. Хозяйка задула коптилку и ушла с Мариной за перегородку.

— Хорошие бабы, — сонно пробормотал Черницкий, — здоровые… Э-хе-хе!.. Истосковался я по бабьей ласке…

Он не докончил фразы и захрапел.

6

Была ранняя весна. После длительных боев полк получил небольшую передышку. Стояли в местечке, красиво расположенном на высоком берегу реки. Река несла мутные, желтые от размытой глины воды, щепки, прутья, иногда целые кусты плыли по течению и вертелись, попадая в водоворот, образовавшийся на изгибе реки. В местечке скопилось до двух полков, и, кроме того, над самой рекой, в каменном двухэтажном доме, окруженном садом, где раньше была школа, помещалась казачья сотня. Лошади там были привязаны к деревьям, к забору, в саду, потрескивая, горели дымные костры, и от них далеко уносился запах жарившегося мяса. Казаки в лихо заломленных фуражках, из-под которых выбивались копны волос, лениво слонялись по местечку, с шашками на боку, с нагайками в руках. На узких кривых улочках было пусто. Часть жителей разбежалась, остальные старались пореже выходить из своих хат.

Во двор, где стояла десятая рота, прибежал сияющий Черницкий и отыскал Карцева и Рогожина.

— Тихо, ребята! — прошептал он, наклоняясь к ним (оба лежали на соломе под деревом). — Если есть белье и мыло — гайда за мной!

Голицын, лежавший в стороне, догадался, что Черницкий нашел баню, и когда солдаты, захватив узелки, торопливо пошли со двора, он побежал вслед за ними.

— А дядю забыли! — с упреком сказал он, нагнав их.

— Четверых не пустят, — проворчал Черницкий. — Там может не хватить места для такого числа солдатских вшей. Но что с тобой делать, дядя, идем уж, помоем и тебя.

— Неужели в баню? — восхищенно спросил Голицын. — Эх, родимые, однова помыться, а там и помирать можно…