Солдаты вышли из окопов…

— А как же! Сидеть буду за вашим благородием, как за каменной стеною. Пожалейте Комарова, блошинку человеческую…

— Ну, если так, — сказал Петров, — если ты думаешь, что тебе лучше будет…

И Комаров сделался денщиком Петрова.

Из старых офицеров в десятой роте оставался один Руткевич. Бредов лечился в госпитале, Васильев командовал батальоном, и Петров оказался на должности полуротного командира в той же самой роте, где он служил вольноопределяющимся. При первой встрече с Карцевым он бросился к нему.

— Смотрят, — предупредил Карцев, глазами показывая на проходившего мимо офицера.

И Петров не протянул руки, он не имел права так здороваться с нижним чином. Его новое звание стояло между ними непроходимой гранью. Он шепнул Карцеву, чтобы тот пошел в рощу, лежавшую за деревней. Там, под деревьями, Петров обнял друга и нетерпеливо расспрашивал его о товарищах. Карцев рассказал о судьбе Чухрукидзе, о Защиме, об Орлинском, о смерти Вернера, о тяжелых испытаниях, которые вынесла рота, о ранении Мазурина.

Не было в роте, как узнал Петров, и зауряд-прапорщика Смирнова: он стал жертвой собственной жадности. Во время отступления задержался в деревне, нагружая на подводы конфискованную или, проще говоря, награбленную у крестьян пшеницу, которая должна была в отчетности пройти как купленная. Вдруг в деревню ворвался неприятельский разъезд. Солдаты ударили по лошадям. Те, которые грузили пшеницу, бросили мешки и на ходу вскакивали в повозки. Смирнов тоже побежал, но по тучности не мог вскочить на подводу, и хотя он кричал и грозил солдатам, те не остановили лошадей. Один из них, оглянувшись, видел, как германец в каске с коня рубил палашом визжавшего фельдфебеля, руками прикрывавшего голову. В донесении же было отмечено, что зауряд-прапорщик Смирнов геройски погиб в арьергардном бою, прикрывая отступление полка. Теперь его место занял Машков. Он притих, отпустил бороду, меньше теснил солдат.

Из рощи Карцев и Петров направились в деревню, но по дороге разошлись, чтобы их не видели вместе.

Солдаты были размещены по избам и сараям. Карцев, Защима и Черницкий устроились в полуразбитой хате, казавшейся им, после фронта, надежным убежищем, — так измучили их многоверстные переходы, частые бои.

После обеда они сидели, курили. Защима вспоминал Смирнова:

— Цеплял он зубами живую человеческую душу, грыз ее долгие годы… Дай бог здоровья германцам, что кончили его!

На пороге выросла фигура Рогожина.

— Карцев, к тебе я…

Он показал письмо, полученное из дому.

— Плохо там… — Губы у него дрожали, на глазах выступали слезы. — Пегашку забрали — единственную… взамен хромого коня дали. А тут, тут… — он указывал пальцем на зачеркнутые цензурой строки, — об чем-то важном писали, так черной краской вымарали, самое главное вымарали! Может, вглядишься, чего разберешь? А, Карцев?

Стиснув зубы от обиды, он впился глазами в погребенные под краской слова и сказал, думая вслух:.

— Господи, господи!.. Отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая!

9

Утром полк подняли раньше обычного. Радостно суетился Машков, что-то узнавший от ротного командира. Пришел Уречин. Вокруг него собрались офицеры и, оживленно разговаривая, посматривали на покрытую весенней грязью дорогу, ведущую к станции.

И вот на дороге показалось черное движущееся пятно, оно стало расти, приближаться, и все увидели, что идет какой-то отряд, но идет как попало, не воинским строем. На солдатах — ботинки, защитные обмотки. Стало ясно: в полк пришло пополнение. Пожилой офицер в дымчатых очках, который привел новичков, сипло, неумело скомандовал и, по-журавлиному ставя ноги, приложив руку к козырьку, подошел к Уречину отдавать рапорт. Уречин с ног до головы осмотрел офицера.

— Послушайте, поручик, — брезгливо сказал он, — что у вас за вид? Вы на маскарад явились или на позиции?

Тот конфузливо развел руками.

— Стоять, смирно! — крикнул Уречин. — Что за штатские жесты?

И растерявшийся поручик объяснил командиру, что он офицер ополчения, на военной подготовке не был лет десять. Его призвали и, по чьему-то распоряжению, не проверив знаний, отправили на фронт, хотя он говорил, что считает себя неподготовленным. Впрочем, все пополнение примерно такое же. Исключение составляют лишь три унтер-офицера, которые уже побывали на фронте.

Уречин приказал выстроить прибывших в две шеренги.

Поручик стал беспомощно топтаться на месте, не зная, как произвести расчет.

— Да это сделает любой унтер-офицер! — вскипев от гнева, сказал Уречин и обернулся. Взор его упал на Машкова. — Построй их, — приказал он.