Солдаты вышли из окопов…

— Занят, — холодно ответил Петров.

— Интересная сегодня газетка, — вяло сказал Тешкин и взял номер «Русского слова», лежавший на скамейке. — Сербы укокали австро-венгерского престолонаследника Франца-Фердинанда вместе с женой… Да заходите.

Зажав газету в руке, он отступил в глубь барака.

Как и городская квартира, его лагерный барак носил следы грязи и беспорядка. Наливая вино в стакан, он говорил:

— Убили наследника. Ну и царство ему небесное! Нарушили этим убийством какой-то жизненный принцип? Сомневаюсь. Что такое жизнь? Медленное умирание, постепенное гниение на корню. А тут один миг! Надо рассматривать такую смерть как простое ускорение затянувшегося процесса.

И, исподлобья посмотрев на Петрова, спросил:

— Вы никогда не думали о том, что высшей силе, управляющей нами, следовало бы позволить человеку истратить сразу весь запас наслаждений, отпущенный ему на этой бренной земле, но, конечно, с условием, чтобы ощущения эти возрастали пропорционально к быстроте их расходования? Не думали, нет?

Он весь изгибался, длинный, какой-то скользкий, невыразимо противный.

Петрову не хотелось спорить. Он попросил газету и ушел. В палатке прочитал коротенькую телеграмму, не выделявшуюся среди других сообщений, об убийстве в Сараеве девятнадцатилетним сербским гимназистом Гаврилой Принципом австрийского престолонаследника.

— От маленькой спички большой пожар может вспыхнуть, — сказал Петров. — Понимаешь, Карцев!

— Да! И знаю: гнилое быстро горит.

3

Уже несколько дней Бредов жил в Петербурге. Он не был здесь два года — со времени своих последних неудачных экзаменов в академию генерального штаба. Как и прежде, он с восхищением рассматривал великолепные улицы столицы, стоял под аркой Главного штаба, обозревал царственную перспективу Дворцовой площади и на ней тонкую стройную колонну, увенчанную ангелом с крестом, — символ могущества России. Он прошел на Сенатскую площадь и долго разглядывал позеленевшего вздыбленного коня, ногами топчущего змею, и темную мускулистую руку всадника, протянутую к Неве.

В первый раз он вошел в помещение генерального штаба и был подавлен: все здесь — и массивная мраморная лестница, и величественные, как в храме, колонны, и легко несущиеся по коврам украшенные аксельбантами «жрецы» этого храма — показалось ему полным особого значения.

Ах, как горько сознавал провинциальный армейский офицер, штабс-капитан Бредов, свое ничтожество! Кто он, что представляет собой? Может ли он надеяться, что когда-либо будет командовать дивизией или хотя бы полком? Нет, нет! Вот этот стройный капитан, так уверенно идущий по самой середине ковра, этот наверняка будет командовать дивизией. Он — будущий полководец, академия раскрыла перед ним свои великие тайны, передала ему «святая святых» военного искусства. Как гордо держит голову капитан, как спокойны его движения! Если будет война — широкая дорога славы откроется перед штабным жрецом: рота, батальон, штаб дивизии, блестяще выполненная тактическая задача, ордена Анны и Владимира с мечами, Георгий и золотые зигзаги генеральских погон — высшая честь, высшая награда!

Бредов, сутулясь, охваченный слабостью, переступил порог кабинета. Там рассеянно прочитали его командировку, даже не бросили на него ни одного взгляда, красный карандаш черкнул наискось по бумажке несколько слов, и равнодушный голос произнес:

— В комнату через коридор. К капитану Новосельскому.

В комнате капитана его ожидал приятный сюрприз. Новосельский учился вместе с ним в юнкерском училище. Он сразу узнал Бредова и протянул ему обе руки. Это был широкоплечий, полноватый человек с мягкими карими глазами и светлыми вьющимися волосами. Портили его только чересчур крупные и частые зубы.

— Люблю случайности, — весело сказал Новосельский, — но, конечно, тогда, когда они приятны. Ну, ну, рассказывай, дружище, как живешь? Что занесло тебя во град Петров, где нам судьбою суждено в Европу прорубить окно! — перефразировал он пушкинские строки и рассмеялся. — Может быть, и ко мне какое дельце есть? Впрочем, вот что, дружище: не место здесь разговаривать.

Он пригласил Бредова пообедать с ним в ресторане. Через полчаса они вышли из штаба.

— Счастливый, — говорил Бредов, — тебе удалось то, над чем я напрасно бился. Должен сознаться — чертовски завидую тебе!

— Не в чем завидовать, — махнул рукой Новосельский, и веселость его как рукой сняло. Он нахмурился, не желая, видимо, договаривать своих мыслей, долго закуривал папиросу, и некоторое время они шли молча.

Морская улица кипела шумным, густым потоком людей и экипажей. Коляски, пролетки, пышные фаэтоны тянулись длинной вереницей и сворачивали на Невский. Широкие тротуары проспекта были забиты толпой. Люди шли тесно, чуть торжественно, в привычном для петербуржцев тягучем ритме, разговаривали, смеялись, шутили, раскланивались со знакомыми.