Соленая Падь

Сколько она прочла за свою жизнь книг, самых умных, самых благородных, сколько прочли ее сестры, ее родители - для чего было все это? Для чего, если голубоглазый мальчик оказался сильнее гениальных, потрясающих человеческое сознание мыслей? Может быть, для того, чтобы она не знала, что же должна делать? Подойти к мальчику, выхватить у него револьвер и застрелить его или - застрелиться самой? Она была отчаянно противна самой себе, потому что не знала, что нужно сделать, как поступить, потому что мальчик не избил ее, не совершил насилия над ней, а, встретившись с ней на улице села, по-прежнему ласково и преданно смотрел ей в глаза. И она не пережила бы этого, не смогла, если бы на следующую ночь, уже в Соленой Пади, куда она бежала от голубоглазого мальчика, ее не застало восстание.

Где-то незадолго до рассвета она услышала стрельбу, крики, стоны, конский топот, вышла на крыльцо земской квартиры и, вглядываясь во тьму, смотрела, как люди стреляют друг в друга, падают, поднимаются, снова падают. Когда это кончилось, она пошла на площадь и там впервые увидела Брусенкова. С первого взгляда она догадалась, что это он поднял восстание, это он только что стрелял и рубил. Брусенков говорил речь, а потом Тася подошла к нему, протянула две прокламации, призывавшие к восстанию, которые ей дали в городе на случай, если придется заслужить снисходительность красных, и сказала, что хочет быть в том штабе, о котором Брусенков только что говорил в своей речи.

Брусенков надел на дымящуюся паром голову огромный и рваный треух, спросил у нее:

- Сильно грамотная?

- Сильно... - ответила она.

- Не предашь?

- Не предам.

- А хотя бы чуть предашь - расстреляем! И не просто так. Обыкновенный расстрел как счастье будешь вымаливать - не вымолишь! Поняла?

- Поняла...

Кто-то сказал Брусенкову, что он все-таки напрасно берет в штаб незнакомую городскую девку. Кажется, Довгаль сказал.

Брусенков ответил:

- И вовсе не зря! Это даже лучше, чем взрослый мужчина, ей обмануть страшнее. И не умеет она.

Но еще чуть спустя снял рукавицу и подозвал Тасю снова.

- Балериной не была? - спросил он ее.

- Не была...

- Ни одного разу?

- Ни одного...

- Чтобы войны не бояться! Вот нынче с крыльца на войну глядела, чтобы всегда так же!

Она всегда так и смотрела на войну...

- Так это как же получилось, товарищ Черненко? - спросил вдруг снова Мещеряков, еще поворачиваясь к Тасе и дыша ей в лицо. - Как же произошло? Хотя бы какие ты глупости ни говорила, а ведь я все одно обязан, не откладывая дела, выяснить!

- Что выяснить?

- Кто ж таки тебя украл?

- Почем же я знаю? Странный вопрос...

- Ну, из разговора ихнего не узнала - кто? Беляки? Жиганы? Свои удумали?

- Не знаю...

- Значит, трое их было.

- Трое...

- Застали они тебя где?

- Не доезжая Протяжного верст пять. Это тебе интересно?

- Ты отвечай, товарищ Черненко! Тебя спрашивают - ты отвечай! Обстановка военная! В засаде воры были? Или встречные?

- Встречные... Один чуть позади. Он и крикнул, что у моей лошади рассупонился хомут. Соскочил затянуть супонь, а в это время те...

- Так не обидели они тебя?

- Не обидели, нет.

- Кони каких мастей под ними были?

- Не помню.

- По обличью на кого они похожие?

- На самих себя...

- Вот что, товарищ Черненко! Когда ты не будешь мне хорошо отвечать, то я могу сделать вывод, что тут заложена провокация! А когда так, то в момент посажу тебя под арест, после с тобой будет разбираться следственная комиссия. Поясняю: комиссия армейская, никому она, кроме главнокомандующего, не подчиняется. Даже товарищу Брусенкову. Теперь вопрос: зачем ты ехала на Протяжный выселок?

- Решила поехать - и поехала.

- По чьему поручению?

- Сама по себе.

- Бумаг при тебе не было?

- Не было.

- Будешь ты говорить либо нет?! - заорал вдруг Мещеряков и замахнулся на Тасю нагайкой. - Ну!

- Бумаг при мне не было. Никаких.

Мещеряков сунул нагайку под себя и спросил еще:

- Ладно. Ты приехала бы на выселок, я бы тебя встретил, спросил: зачем ты здесь? Что бы ты ответила?

- Хочу участвовать в завтрашнем сражении. Тебе известно - члены партии и сочувствующие распределились поротно. Или ты не знаешь об этом?

- О бабах разговора не было.

- Был разговор о войне. Я тоже хотела тебя спросить, товарищ Мещеряков: ты следственной армейской комиссии, наверное, сам не подчиняешься? Когда делаешь безобразия, она тебя не привлекает к ответственности?

- Не было случая. Безобразий я не делал.

- Разве это не безобразие: накануне сражения, в самую ночь перед ним, главнокомандующий гоняется за бабами? Меня украли. Так послал бы в погоню людей, но не самому же тебе за мной гоняться? Разве это твое дело?

- Не мое... Но бабу-то украли у партизанов из-под самого носа!

- А тебе разве не все равно?