Соленые часы

Люба… ах да… Это сколько мне было… не помню, тоже вот так же собирал на день рождения кого-то, кого уже не собрать, звонил по номерам, которые не отвечали… Да по каким номерам, тогда и номеров не было, выдумали эти… телепорты, или как их там… Еще вычеркивал какие-то имена, даты, дни рождения, этот сгорел от рака, этот разбился в самолете, этот не отвечает, похоже, тоже уже все, последний раз его видел, он вообще от кашля задыхался, докурился парень…

Было… искал кого-то, прыгал из портала в портал, доченька, не подскажете, как этим пользоваться… Да вы, дедуля, в приемный отсек вошли, а надо в пассажирский… Переходил – из города в город, не узнавал городов, ишь что выстроили, до неба, а раньше тут двадцатиэтажки стояли, такие, знаете… А Копачинский не здесь живет? Не знаете такого? А, ну, ну…

Люба… Люба была на последнем этаже какого-то пятимерного пентхауза, снаружи маленький домик, внутри – коридоры, коридоры, этажи, этажи, этажи… долго звонил по каким-то каналам, плутал в каких-то порталах,

– День добрый…

– А вам кого, мужчина?

– А мне бы Викторию… Резенцеву.

– А она умерла.

Даже не удивился.

– А вы кто, барышня, будете, дочка ее?

– Правнучка.

– Вот время летит…

Люба… Любу надо позвать, надо… Удивится, наверное, как удивилась, когда пришел наутро, здравствуйте, мне бы Викторию… а она умерла. А, да-да, вы говорили… разрешите войти… Вы дочка ее будете? А нет, правнучка, вы говорили… Чайку-то у вас не найдется? Или что у нас сейчас пьют, кау-фэа… А вот в мои времена чай такой был в пакетиках, их в кипяток опустишь, они… Ух ты, вам сколько лет? Смотрел на нее, молодую, свежую, и язык не поворачивался сказать – триста десять…

Любу… да, она открытки принесет, и тыкву, чтобы все как положено было… молодая, свежая, сейчас уже, наверное, не молодая и не свежая, сколько времени прошло… Чего доброго опять, разыщу ее адрес, откроется дверь, а мне бы Любу, а она умерла, а вы дочка ее будете? Праправнучка…

Нет… она будет, она не может не быть, зря, что ли, для нее в тот же вечер на улице начисто высосал десятерых, одного за другим, наутро газеты писали про серийные убийства… Явился, похорошевший, помолодевший, Люба, а вы не сильно заняты, а то я тут в кино с другом намыливался, а он приболел, вот, билет пропадает, семь-дэ… Комедия там какая-то…

Люба… Она придет… не может не прийти… зря я что ли, для нее чуть было не испоганил стеклянную палочку, просвечивал всякими рентгенами, пытался понять, как сварганить еще одну такую… не для себя, для Любы…

Люба… придет, открытки принесет, что там с ними делать полагается, с открытками этими… наверное, если открытки, то открывать… Вот и пооткрываем… Только пусть без этого своего приходит… без кого… Было же пару раз, звонил, на связь выходил какой-то парняга, я еще думал – брат…

– Дедушка, а вам кого?

Вздрагиваю, как от затрещины. Ты меня еще на пороге держать будешь, дедушкой обзывать… Ну да, не мальчишка уже…

– А мне, мальчик, Любу.

– А… она подойдет сейчас…

Сидим, ждем, какого черта он делает в ее квартире… родственник… не то…

– А вы ее дедушка?

– А… да… нет.

Как-то все встало на места, все эти непринятые контакты, все эти, а, знаете, завтра не могу, ой, я занята, а я вам перезвоню, ладно, а я… Встаю, приближаюсь к нему, как по воздуху…

Разрешите…

А?

Прикладываю палочку. Не пикнул, не дрогнул, рухнул к моим ногам, тихо, мирно, знай наших, здорово я его высосал, высох парень, как мумия, и полторы волосины белых на лысом черепе…

Визг я услышал не сразу, еще не мог понять, кто визжит, вот она, стоит в портале, Люба, Любовь, поздняя, последняя, говорят – самая сильная, ну куда ты, куда, из портала в портал, из коридора в коридор, бегом, хватаю, прижимаю к стене, нет, только не выпускать, не отдавать никому мою тайну, куда ты намылилась, кого ты вызваниваешь по своим контактерам-телепортам… Целую – крепко, жадно, у-у-у, сильная, рвется, отбивается, у меня силенок-то побольше будет…

Поздняя Любовь…

Так что этот ее не придет… Валера или как его там, показал я ему дедушку… и Люба тоже не придет, приложил к ней стекляшку… там первый раз увидел, что если очень долго держать, человек рассыпается в прах, идиотище, сколько веков прятал улики… долго не мог выбраться, по порталам, по кварталам бесконечного мегаполиса, по измерениям, как назло адрес свой помнил только старый, Томск, улица Кривая, дом семь, люди уже и не помнят, что есть Томск, а улицы все кривые…

Торт, свечи… Ч-черт, это же свечей надо по числу лет, это же… м-мать моя женщина, это же какой торт надо… и кто его есть будет, гостей что-то не намечается…

Перебираю номера… Посл. Чел. Это что… а да, последний человек, даже имени не знаю, так и числился у меня – последний человек. Когда это было… когда понял, что все эти альфа-бета-гамма меня не трогают, взбесившееся солнце, которому наконец-то надоело согревать, которое наконец-то начало жечь, жечь, жечь… Когда я дышал разреженным воздухом, и не воздухом уже, и не дышал уже, легкие забыли, что такое дышать, я забыл, что такое легкие…