Соленый арбуз

И она пошла дальше. Останавливалась через каждые два шага, смеялась, запрокидывала стриженную под мальчишку голову, морщила маленький прямой нос. Словно обходила посты восхищения ею и собирала комплименты. «Если бы она остановилась только около меня…» – разочарованно подумал Букварь.

Зойка уходила к противоположной стене, и Букварь видел ее стройные, чуть полные ноги, красные блестящие туфли на высоких каблуках, черную шерстяную юбку, обтянувшую плотные бедра, желтую вязаную кофту и короткие рыжеватые волосы.

– Букварь! Сколько зим! Привет, Букварь!

– Привет!

Букварь кивал знакомым машинально, а сам следил за красными точеными туфлями и узкой шерстяной юбкой.

«Ча-ча-ча!» – завопила радиола. «Ча-ча-ча! – зашевелился зал. – Ча-ча-ча!» Каблуки уже не шаркали, а стучали. Или так просто казалось. Букварь потерял Зойкины красные туфли, их спрятало, стерло движение.

Кешка спешил, поводил от удовольствия губами, закрывал глаза, и смеялся, и выкрикивал в такт: «Ча-ча-ча!» Толпа вертела Бульдозера, драгоценные брюки мели пыль, и Бульдозер тоже приговаривал со всеми: «Ча-ча-ча!»

Движению было тесно. С шумом оно несло танцующих по залу, как воду в Канзыбе, сталкивало их в углах зала, злилось на стены, готовое взорвать к черту этот приземистый клубик и размыть по сонному Курагину музыку, веселье, ритмы и радость.

Ноги притопывали в такт. Букварь боролся с этим притопыванием, как с дрожью. «Струсил, струсил, – бубнило в голове. – При чем тут струсил, это я тогда струсил, когда не полез в воду…»

И снова начался танец. Глаза Букваря обшаривали зал и вдруг, как в соломинку, вцепились в красные туфли и черную шерстяную юбку.

– Зойка! Можно с тобой?..

Плывут стены, плывет крошечная сцена, плывет радиола «Иртыш». Радиола стоит на табуретке, а табуретка – на сцене. Белеют клавиши радиолы – семь ровных зубов.

– А у тебя брошка, – говорит Букварь.

– Заметил! – смеется Зойка.

На вязаной кофте металлическая брошка, похожая на большой значок. Грустное лицо колдуньи, желтые распущенные волосы, чуть раскосые глаза.

– Знойная женщина!

– Я на нее похожа? – Зойкины глаза ждут.

– Нет, – простодушно говорит Букварь, – не похожа. У тебя глаза не такие. И ростом ты меньше…

– Ну вот!

– И ты… – неуверенно заканчивает Букварь. И тут же спохватывается: – Нет, ты лучше! Сама же знаешь! Стала бы ты таскать ее на груди, если бы она была красивее тебя…

– Ну вот!

Совсем он не может вести разговоры с Зойкой. Ни на что не способен! Она, наверное, обиделась. Молчит. Стоп. Шипит иголка, переползает через черную пластмассовую бровку. «Ночью за окном метель, метель…» Опять!

– Зойка! Еще раз.

И снова плывут стены.

– Зоя, ты обиделась?

– На что? – безразлично спрашивает Зойка.

– Ну вообще?

Зойка пожимает плечами. Букварь становится немым. Вот если бы с Зойкой можно было говорить о Суздале, или о литературе, или о футболе, или хотя бы о куске льда, расплавленном жарками. Нельзя. Он покажется наивным. Ей нужны другие разговоры… Ну ладно, он не будет больше приглашать ее.

«Тишина» замолкает. Зойка идет к противоположной стене, к отодвинутому ряду обитых кресел, туда, где, развалившись, сидят Кешка и Бульдозер.

Пластинка крутится снова. Букварь бредет вдоль пустых уже скамеек. Он может пригласить на этот танец всех девушек сразу. Всех.

Зойка… Опять глаза натыкаются на нее. Она все еще рядом с Кешкой. «Нет, с ней ни к чему. Хватит». Полная смуглая рука трогает погончики синей куртки, взятой напрокат. Зойка оборачивается. Почувствовала его взгляд. Смеется.

– Зойка! – говорит Букварь и решительно шагает к ней через весь зал.

Он танцует с ней вальс, потом еще вальс, потом фокстрот. После каждого танца он говорит себе: «Хватит. С Зойкой хватит», – и, как только начинается новый танец, с мрачной решимостью подходит к Зойке. Она смеется и смотрит так, словно все это ей очень нравится.

Потом он опаздывает на секунду, и черные ботинки одного из курагинских уводят Зойкины красные туфли. «Ну и хорошо. Наконец-то», – думает Букварь. Но он стоит у стены, так и не пригласив никого, и злится на Зойку, которая смеется курагинскому так же, как смеялась секунду назад ему.

– Дай закурить, – говорит Букварь Кешке и не спускает глаз с желтой вязаной кофты.

– Видали? – делает большие глаза Кешка. – Динамика характера. Речь не мальчика, но мужа.

Букварь мнет пальцами сигарету и смотрит на Зойку. И вдруг впервые замечает, как красиво она танцует, и как красиво ее смеющееся лицо, и как красивы ее стройные ноги в красных тонких туфлях. Букварь ищет нежные слова, которые ему хочется произнести.

– Все-таки симпатичная, – грубо говорит Кешка, – влекущая…

Бульдозер смеется по-лошадиному и добавляет о Зойке такое, отчего Букварь краснеет. Он стискивает зубы, готовый броситься на Бульдозера, но вдруг вспоминает все забытое им на час: и то, что он слыхал о Зойке, и то, что он сам знал о ней, и то, что произошло по дороге в Курагино, и очкастого хлюпика, и розовые полоски чулок, и слова «все так просто», и свою решимость перейти сегодня черту. «Все так просто…» И злость выходит из него, как воздух из проколотой камеры.