Соленый арбуз

30

Просыпались неохотно, позевывая.

Будило солнце, жаркое и настойчивое. Оно высвечивало стены и щекотало Букварю пятки, высунувшиеся из-под простыни.

– Даже в воскресенье поспать не дадут! – проворчал Спиркин и в душе пригрозил солнцу.

Кешка в трусах и в майке уже стоял у кровати и что-то прибивал к стене молотком.

– Всю жизнь, как помню себя, – сказал Кешка, – я недосыпал. В будни я давал себе слово выспаться в воскресенье. Ждал воскресенья. А в воскресенье приходилось давать себе слово, что в следующее-то я обязательно высплюсь. И так всю дорогу. Я слышал: американская кибернетическая машина подсчитала – если бы человек каждой зимой спал, как медведь, он прожил бы тысячу лет. А мы недосыпаем!

– Такая сейчас эпоха, – сказал Виталий, – в нашу эпоху не выспишься.

Кешка опустил руку. На стене белели две фотографии. Стена отсвечивала. Букварь щурился, морщил лоб и все же не мог понять, чьи это фотографии.

Он натянул перекрашенные солнцем, когда-то синие тренировочные брюки и аккуратно зашнуровал кеды. Пружиня, прыгая шумным коридором, сохранившим прохладу и сырость, он выскочил на улицу, под ели, под бьющее с неба солнце. Он чувствовал себя сильным, ощущал всем существом своим, телом своим брызжущую, безудержную радость. Фыркая, обливался холодной водой, тер мокрым полотенцем нагретую солнцем спину, языком и носом ловил ледяные струйки из ведра, боксировал и возился с орущими и хохочущими ребятами. Потом он снова стал разминаться один, сделал маховые движения и широким, упругим шагом побежал вокруг длинной коробки общежития и вдруг остановился резко.

За углом делал зарядку Николай. В руках у него были гантели, а на пне рядом лежал, поблескивая металлом, съежившийся эспандер. Ноги у Букваря сразу стали тяжелыми и приросли к траве. Он стоял в нерешительности и никак не мог понять, почему он не хочет подойти к Николаю. «Я ведь все решил вчера. Я же решил примириться. Главное – это сущность… – Потом он все же нашел спасительное: – Наверное, надо привыкнуть… Надо привыкнуть…»

Кешка, Спиркин и Виталий сидели за столом и, обжигаясь, пили горячий чай. Букварь подсел к ним и налил себе стакан.

– А где Ольга? – спросил Букварь. – Она устроилась к штукатурам? Кто-нибудь видел Ольгу?

– Нет, не видел, – буркнул Спиркин.

– Устроилась, – сказал Виталий, – в бригаду Самохиной. Вчера уже работала. Они делают клуб.

– Она грустная-грустная, – вздохнул Кешка, – все сидит у себя в комнате. Одна. Даже жалко…

Все замолчали, и Букварь понял, что он зря начал этот разговор. Он захотел успокоить ребят и рассказать им о вчерашних своих мыслях. Но он сказал тихо, шепотом:

– Надо будет сходить к Ольге…

Букварь взял кусок сахара, отпил глоток обжигающей, душистой воды и поднял глаза. Со стены, с фотографий, прибитых Кешкиным молотком, смотрели на него двое.

Слева – черноволосый, широколицый, в темной тужурке с петличками – улыбался Александр Кошурников. На трассе хорошо знали K°шурникова, знали все подробности его жизни и смерти, именем его назвали станцию. Кошурников погиб в сорок втором, там, за горами, у Казыра, шумливого и пенного кизирского брата. Он вел маленькую группу изыскателей саянской дороги, сам был третьим. В тайге, в сотнях километров от жилья, их застигла ранняя зима, набросала снег полутораметровым слоем. Их покинул проводник, у них кончилось продовольствие. Шли по бурелому и колоднику. Каждый шаг – невероятное усилие. А сколько нужно было сделать шагов, чтобы выбраться из тайги! Табак пришлось заменить древесным мхом. Они промокли насквозь. Пожгли у костра одежду, а обсушиться не смогли. Падали от усталости, вставали и шли. Тащили материалы изысканий, образцы пород, все, что нужно было для новой дороги. Но Саяны стерегли. Последний плот схватил Казыр и бросил его под лед. Вместе с плотом ушел под лед один из изыскателей. Второй вмерз в лед в нескольких метрах от берега. У Кошурникова уже не было сил, и он не смог вытащить на берег тело товарища. Он выполз на снег. В дневнике его появилась последняя запись: «Очень тяжело. Голодный, мокрый, без огня, без пищи. Вероятно, сегодня замерзну…»

Весной саянские рыбаки нашли дневник Кошурникова с материалами экспедиции. Теперь парни и девчата шестидесятых годов строят его дорогу.

Справа на фотографии был Фидель.

Букварь посмотрел в Кешкину сторону:

– Где это ты сумел достать?

– Ну! – сказал Кешка.

Пили чай, позвякивали алюминиевыми ложками о зеленоватые грани стаканов, думали о людях, смотревших на них со стены.

– Они, – сказал Виталий, – пробираясь по Казыру, ничего не знали о том, что происходит в мире. Они словно были на другой планете. А немцы стояли у Сталинграда, немцы могли взять Москву… Понимаете трагичность их положения? Но они шли… Значит, верили…

– Если что случится на Кубе, если снова они полезут, – заявил Кешка, – я проберусь к Фиделю…

– Так тебя туда и пустят!

– Ничего. Я уже бегал в Корею, когда там воевали. Меня поймали только в Улан-Удэ. На полдороге. Я был тогда совсем шкет. Глупый шкет…

– А я так и не решился, – вспомнил Букварь, – а собирался…