Соленый берег

— Савелий! — позвал он, приподнимаясь на локте, — дай сменю.

Савелий, не заглушая мотора, перебрался на нос.

— Устал сильно, Пашка. Глаза не видят.

— Покемарь. Я за дочкой пригляжу.

В поселок приплыли под утро. Небо раздавалось, светлело, быстро набирая высоту. В сонных еще дворах покрикивали петухи, лениво перекликались собаки. Над рекой стлался туман, медленно выползая на берег. Девочка проснулась и заплакала. Савелий снял с нее плащ, словно изморозью покрытый капельками росы. Взял ребенка на руки и от этого стал еще меньше ростом.

— Ну давай, Пашка. Мы в больницу.

— Пошли вместе. Ты один с ней запаришься.

Больница располагалась в центре поселка на площади, изрытой тяжелыми лесовозами. Справа — барак сплавной конторы, напротив — магазин. Савелий занес дочку в больницу, а Пашка присел на завалинку отдохнуть. Голова после бессонной ночи распухла и давила. Домой идти было страшно. Страшно тащиться через весь поселок, показывая себя в каждое окно. О таких, как он, здесь говорили просто: «Наложила баба мужику в штаны». «Может, в круговую», — тоскливо соображал Пашка, косясь на широкую поселковую улицу.

— Здоров, земеля! Чего курим?

Припадая на левую ногу, из-за угла больницы вывернул Степан Совцов. Прошлой зимой на лесоповале полоснул себя «Дружбой» — спьяну валенок за кедрач показался. Плюхнулся рядом, далеко отодвинув кривую ногу. На рыжей голове будто кошки гуляли — волосы враздрыг, в углах губ — белесая похмельная запеканка. Кореш.

— Баба, зараза, домой ночевать не пустила. А всего делов-то — с получки погужевали с ребятами. В сеннике промучился. — Он стряхнул с брюк сенную труху. — Болит что или к Вальке мылишься? — Степан кивнул на магазин.

— Да нет.

Пашка обрадовался, что первым на него вышел Степан, а не какая-нибудь микитка.

Пашка положил посередке пачку «Севера», закурили.

— Что нового тут без меня?

— Да что нового?.. Работаем. Чего ж еще? А вот толпу зажали, дальше некуда. Бабы, и те туда ж. Вон моя — в дом не пустила. Ну ничего! Я тебя покидаю! — ерепенясь, выкрикнул Степан.

Пашка, пощупывая ус, усмехнулся. У Степана глаза помаргивают, тревожно шаря по площади. Маленький лобик напряжен, суетит головой, точно норовит оглянуться. Всем в поселке известна Степанова жена, Машка, здоровенная баба, руки — что у мужика ляжка. Известно и то, как она отхаживает за пьянство Степана. Мужики так не бьют.

— Да ладно тебе, — сказал Пашка, — новости какие тут без меня были?

— Да было тут еще… Городского этого… инженера, помнишь? Со сплавной конторы. Все сопли платком подтирал.

— Ну? — у Пашки загорелись уши.

— На прошлом месяце, только тебе уплыть — загремел. Он, понимаешь, что, зараза, устроил. Какой-то лес до Сальников по реке идет? Вот. А там его корешки городские. Ловят и — в город на дачи. Способствовал…

— Вот те на! Вроде мужик строгий.

Степан глубоко затянулся папироской и тут же поперхнулся.

— Их ты! Машка! — Он суетливо вскочил и юркнул за угол.

Да, в калитке Степанова двора показалась Машка. Громыхая ведрами, поравнялась с Пашкой.

— Здорово, соседка!

— Здорово, — косо глянув на него, ответила Машка.

— Чего нос крутишь, аль завонялся? — спросил Пашка с усмешкой.

— Вас, алкашей проклятых, впору в противогазах на люди пускать. Ишь расселся… Сторожите, как бы Валька не сбегла. Бельмы-то еще, наверно, после вчерашнего не просохли?

— Да чего ты, Машка! Я ж только приплыл.

— Знаем мы вас, как вы плаваете. Когда только захлебнетесь водкой своей.

— Водка — продукт медицинский. — После разговора со Степаном у Пашки отлегло сердце. Повеселее шли слова. — Чего ж ты ее так ругаешь?

Машка молча прошла к колодцу и загремела цепью.

— Вам хоть ведро налей — все глотки сохнут.

— Да что ты на меня кидаешься? Непьющий я больше. Ты вон своего прижучь. Скажи лучше, как тут мои?

— Да что им сделается. За таким-то все спокойней, все нервы не мотает. — Видно, Степан крепко вчера растревожил бабу — до утра отойти не может.

У Пашки окончательно отлегло от сердца. Если уж Машка — первая сорока в поселке — смотрит на него по привычке, поверх бровей, — ясно, зря душу рвал. «Ну встреться мне, дружок! — зло вспомнил он Гришку. — У самого не жизнь — горький пирог, так и другим горчицы наводит. Встречается же такая сволота».

— Чего сидишь-то здесь спозаранок, — спросила она уже помягче, возвращаясь с полными ведрами. — Иль дома нет?

— Пускай поспят. Чего будить?

— Тут поспишь… с такими… Нюрка-то чуть свет на ферму убежала.

— Какую ферму? — озадачился Пашка. Раньше Нюрка работала на лесопилке.

— «Какую ферму!» — передразнила его Машка. — Муж называется, не знает, что в доме делается. Огороды пошли, как ей одной управиться с хозяйством, если на лесопилке с утра до вечера мантулишь? На ферме-то со временем посвободней.

В дверях больницы появился Савелий. Потянуло не то нашатырем, не то спиртом. Короткими сухими ручками мял растерянно дочкины резиновые сапожки.

— Вот какие дела, Пашка. «Скорая» из района едет.

Пашка встал.

— Дела-а-а. Чего признали?

— Дифтерит. Температура очень большая. Такой жар…

— Температура — это ничего… У детворы это обыкновенно, — утешил его Пашка.