Соленый ветер

– О, доброе утро, милая, – поздоровалась она, направившись ко мне. – Не знала, что ты проснулась. – Она протянула руки и взяла мое лицо в ладони. – Выглядишь усталой, любовь моя. Ты вчера поздно вернулась домой? С Герардом?

Его имя мама всегда произносила с придыханием, словно речь шла о шоколадном пироге. Порой мне начинало казаться, что мама и сама не прочь выйти замуж за Герарда Годфри.

Я покачала головой:

– Я вернулась довольно рано.

Она указала на припухлости у меня под глазами:

– Тогда откуда это?

– Не могла заснуть, – объяснила я.

К нам робко приблизилась Максин, держа в руках платье на вешалке.

– Антуанетта, это?

Я кивнула.

– Не называй ее так, Максин, – резко бросила мама, – она уже не маленькая девочка, а взрослая дама, вот-вот выйдет замуж. Пожалуйста, называй мою дочь Анна.

Максин кивнула.

– Мама, – выпалила я, – мне нравится, когда меня зовут Антуанеттой.

Мама пожала плечами. В ушах качнулись новые бриллиантовые серьги.

– В любом случае это уже не важно. Через месяц ты станешь миссис Герард Годфри, вот что главное.

Меня слегка передернуло, мы с Максин обменялись понимающими взглядами.

– Хочешь надеть красное, дорогая? – продолжила мама, склонив голову вправо. Она была очень красивой, гораздо красивее, чем когда-либо буду я. Я знала это с ранних лет. – Сомневаюсь, что это твой цвет.

Максин посмотрела маме в глаза, что делала крайне редко.

– По-моему, оно ей очень идет, миссис Келлоуэй, – безапелляционно заявила она.

– Надевай, что хочешь, но мы должны выехать к Годфри через два часа. Пора собираться.

Спускаясь по лестнице, на полпути она вновь обернулась к нам с Максин:

– И подбери волосы вверх, родная. Так твой профиль выглядит гораздо привлекательнее.

Я согласно кивнула. Мама была подписана на все модные журналы и каждый год посещала показы в Нью-Йорке и Париже. Она очень заботилась о внешности – куда сильнее, чем другие матери: одевалась по последней моде, делала шикарные прически, носила самые стильные аксессуары. И ради чего? Папа ее почти не замечал. Чем больше она накупала одежды, тем несчастнее казалась.

Она ушла, и я, глядя на Максин, закатила глаза:

– Что-то она не в духе, да?

Максин подала мне платье. Судя по глазам, она все еще переживала из-за резкого тона мамы. Мы вернулись в комнату, и я закрыла дверь.

Я приложила к себе платье.

– Оно точно мне идет?

– Чем ты встревожена, Антуанетта? – спросила экономка. Я почувствовала, что она пристально смотрит на меня.

Я опустила взгляд на деревянный пол и свои босые ноги.

– Не знаю, – растерянно призналась я, – просто все происходит так быстро.

Максин кивнула:

– Ты о помолвке?

– Да. Я люблю его, правда люблю. Он такой хороший.

– Он хороший, – повторила она, предлагая продолжить мысль.

Я села на кровать и положила голову на спинку.

– Знаю, никто не идеален, но иногда я думаю: полюбила бы я его сильнее, стали бы чувства глубже, если бы он исполнил свой долг?

Максин повесила платье на дверь.

– И отправился на войну?

Я кивнула:

– Мне хочется, чтобы кое-что у него, у нас было иначе.

– Например, милая?

– Я хочу гордиться им, как гордятся своими мужчинами, ушедшими воевать, другие женщины, – продолжила я, задумавшись на мгновенье, – хочу испытывать страсть. Китти считает, нам не хватает страсти, – нервно буркнула я.

– Ну, – выжидательно посмотрела на меня Максин, – а что думаешь по этому поводу ты?

– Не знаю, – призналась я и тотчас же отбросила эти мысли. – Послушай только, что я несу. Я ужасная невеста, раз болтаю такие вещи. Герард – просто мечта. Мне очень повезло. Пора приступить к своей роли.

Максин посмотрела мне в глаза. В ее взгляде вспыхнуло пламя.

– Никогда так не говори, Антуанетта, – отчеканила она, стараясь проговаривать слова ясно и четко, насколько позволял акцент. – Нельзя играть роль в жизни, а уж тем более – в любви. – Она обняла меня за плечи, как в детстве, и прижалась щекой. – Будь собой и всегда слушай сердце, даже если следовать его зову больно и очень тяжело.

Я вздохнула и уткнулась ей в плечо.

– Максин, почему ты так говоришь? Почему ты говоришь это сейчас?

Экономка заставила себя улыбнуться, но в ее глазах застыла печаль:

– Однажды я не послушала свое сердце и теперь жалею об этом.

* * *

У матери Герарда, Грейс Годфри, была неприятная внешность. Темные глаза и резкие черты лица, которые делали Герарда таким неотразимым, лишали женщину привлекательности. Но улыбка делала ее черты мягче. В детстве я часто мечтала, чтобы мама была больше похожа на миссис Годфри – практичную и приземленную, несмотря на достаток и положение в обществе. Обычно женщины ее круга перекладывали большую часть забот о детях на наемных работниц, но миссис Годфри все делала сама. Если в детстве кто-нибудь из мальчиков Годфри разбивал коленки, она прогоняла няню прочь и сама перевязывала раны, нежно целуя ребенка.

– Не понимаю, почему Грейс Годфри не позволяет няне заниматься своим делом, – жаловалась мама папе, когда я училась в начальной школе.