Солитариус. Книга первая

«Почему я помню, кто такой Есенин, но ничего не помню о себе?» Я постучал пальцами по подоконнику и повернулся лицом к комнате. Больше всего меня заинтересовали двери напротив кровати. Я заметил два выключателя на стене между ними и начал догадываться, что это за комнаты.

«Почему базовые знания о мире и даже само понятие «базовые знания» сохранились в моём мозгу, а память о себе – нет? – продолжая размышлять, я подошёл к двери, что была ближе к окну, щелкнул выключателем и повернул тяжёлую золочёную ручку. – Ага, ванная. Ничего себе!»

Поражало само наличие отдельной ванной комнаты в таком месте, но наличие такой ванной прямо-таки ввело меня в ступор. Напротив входа висела встроенная в шкафчик светло-коричневая – в тон стенам – раковина, а над ней – прямоугольное зеркало в деревянной раме. Около небольшого окошка стоял комод, а слева от него – самая необычная ванна, которую мне доводилось видеть. Необычность её заключалась в том, что она была сделана из досок, вероятно, дубовых, верхнюю часть которых обтягивала одна стальная полоска, а нижнюю – две. Как деревянная бочка, только широкая и длинная, в полтора человеческих роста, а высотой примерно мне по пояс. Я шагнул к зеркалу. Молодой высокий мужчина в белой футболке недоверчиво смотрел на меня оттуда. Бледное лицо с блестящими глазами, короткие светлые волосы, отливающие рыжиной густая борода и усы. Неужели это я? Повернул один вентиль, второй, проверяя наличие горячей воды. Убедился, что она есть. Умылся холодной и вытер лицо найденным в комоде полотенцем.

«Да, любопытно», – вслух сказал я, повесил полотенце на крючок справа от зеркала и вышел. За второй дверью прятался туалет. Унитаз, к счастью, оказался обычным, а не деревянным.

«Наверное, этот Гиппократ объяснит мне всё. Ну и цирк они тут устроили. Она сказала, что я – поэт. Значит, должны быть какие-то записи».

Я нашёл их в тумбочке возле кровати. Две обыкновенные общие тетради и маленький чёрный блокнот. Одна из тетрадей оказалась черновиком, исписанным наполовину, и я положил её обратно. Открыл вторую и начал читать:

«Их нет. Есть только Ты один.

В безбожной пустоте глаза Твои отверзлись

И создали сей мир,

От истины спасаясь,

Но память воскресит

Убитый ложью страх…»

Я бегло просмотрел остальные страницы. Мне было сложно поверить, что весь этот бред придумал я. На последней странице большими буквами было написано, но явно не той рукой, что писала остальное:

Насилие – путь в никуда.

Громкий стук в дверь прервал мои размышления. Я убрал тетрадь с блокнотом в тумбочку и сказал: "Войдите!"

Дверь открылась, и в комнату вошёл низенький лысый старичок с длинной седой бородой. Одет он был в старомодный светло-серый костюм. По тому, как он двигался, я сразу понял, что, несмотря на преклонный возраст, это чрезвычайно бойкий человек.

– С возвращением, Есенин! Вы, должно быть, меня не помните? – произнёс старичок бархатным голосом, который плохо вязался с его внешностью – как будто кто-то другой говорил за него.

– Здравствуйте! Извините, да, я не помню вас. Вы, наверно, тот самый Гиппократ?

– О, что вы! Гиппократ никогда не приходит к нам.

– Ещё раз извините.

– Не стоит, мой юный друг, не стоит! Но позвольте же пожать вашу руку! Я несказанно рад снова видеть вас в добром здравии!

– Э-э-э, спасибо.

Старичок подошёл ко мне и с чувством начал трясти мою руку в своей, глядя мне в глаза и приговаривая:

– Очень, очень рад!

– Спасибо. Прошу прощения, но как вас зовут?

Он наконец отпустил мою руку и хитро усмехнулся в бороду, которая была подлиннее моей. Светло-голубые глаза его светились умом и безумием – мне почему-то подумалось именно так.

– Наша юная надсмотрщица категорически запретила напоминать вам, как вы звали меня и всех остальных.

– Вы о Златовласке?

– Это для вас, Есенин, она – Златовласка, а для меня – Бестия, – весело сказал старик. – Всё в мире пронизано субъективностью. Мы все живём в разных мирах, понимаете?

– Думаю, да. А Бестия, потому что белокурая?

– И поэтому тоже. Удивительно, не правда ли, что после приступов, как называет это Бестия, мы ничего не помним о себе, а всё остальное помним? Вас это не удивляет, Есенин?

– Да, мне сразу пришла в голову эта мысль. Постойте, а вы что, тоже теряли память?

– Конечно. Мы все здесь время от времени теряем память. На этом и специализируется "Солитариус".

– Значит, я не один такой… Хоть какое-то утешение, – я усмехнулся и посмотрел на своего собеседника. – Подождите-ка… Время от времени? Как это понимать?

– Ах, если бы я знал! Они говорят, что это случалось с нами не раз. Я, например, за полтора года, проведённых здесь, терял память трижды. В последний раз это произошло около двух месяцев назад. А вы, насколько я помню, – он с горечью рассмеялся, – забывались – о, какое подходящее слово! – дважды, не считая вчерашнего. Однако я знаю это только с ваших слов, а вам, понятное дело, сказала об этом Бестия.