Солнечная аллея

— Ах, заявление — это всего лишь жалоба, — снижая отцовский пафос, отмахнулся Миха, а госпожа Куппиш снизила пафос еще больше:

— Жалоба? Да какая там жалоба? Это только называется так! Можно подумать, будто мы и вправду жалуемся!

— Ясное дело, жалуемся, — стоял на своем господин Куппиш.

— Да нет! — решительно заявила госпожа Куппиш. — Мы сигнализируем… доводим до сведения… обращаем внимание… выражаем озабоченность… наконец, ходатайствуем, просим… Но чтобы жаловаться?Мы? Никогда!

Дядюшка Хайнц приходился братом госпоже Куппиш и тоже жил на Солнечной аллее, правда, на другом, длинном ее конце. И осознавал свой долг западного дядюшки перед восточными родственниками.

— Глядите-ка, что я вам провез, — с миной заговорщика конспиративным полушепотом заявлял он всякий раз с порога вместо приветствия. Ибо все, что привозил дядя Хайнц, было не привезено, а провезено. Небольшие шоколадки он засовывал себе в носки, а упаковку маленьких, из упругого мармелада, «резиновых медвежат» прятал в кальсонах. С подобной «контрабандой» его ни разу не застукали. Тем не менее, на границе его неизменно прошибал пот.

— Хайнц, это же все разрешено, — наверно, уже в сотый раз объяснял ему Миха. — Медвежат провозить можно!

Миха мечтал, чтобы дядя привез ему с запада пластинку. Конечно, не сразу «Moscow, Moscow», но, может, хотя бы «The Doors». Однако Хайнцу подобные акции казались слишком рискованными. Он знал, что бывает за контрабанду:

— Двадцать пять лет Сибири! Двадцать пять лет Сибири за полкило кофе!

Миха только головой тряс.

— Знаю я эту историю. Ты спутал, дядя: полгода Сибири за двадцать пять кило кофе.

Даже игрушечные автомодели — и те внушали дядюшке опасения.

— Нет-нет, получается, я показываю вам, какие у нас делают автомобили. Да за такое с ходу статья, погоди, как же это у них называется? Пропаганда низкопоклонства перед классовым врагом, вот! — кричал он. — Или, если я привезу миленькую такую маленькую полицейскую машинку, они еще, чего доброго, начнут мне шить умиление и умаление классового врага! Чтобы я из-за этого в Сибирь на лесоповал угодил, нет уж, дудки! Но чего ради ты все время просишь эти дурацкие автомобильчики?

И в самом деле, дались же Михе эти игрушечные автомобильчики!

Всякий раз, когда приезжал Хайнц, господин Куппиш принимался колдовать над раздвижным столом. Хотя раздвинуть его не мог. Тем не менее, он не уставал утверждать, что раздвижной стол — очень практичная вещь. И даже рукоятку, с помощью которой якобы можно варьировать высоту стола, господин Куппиш находил чрезвычайно практичной. Он, впрочем, считал, что и складные велосипеды весьма практичны, и складывающиеся из двух половинок зубные щетки. Всякое уродство, сулившее экономию места, удостаивалось от господина Куппиша похвалы за практичность. Неунывающий оптимизм, с которым он хватался за все свои практичные предметы, отдавал, пожалуй, чем-то вроде религиозного фанатизма.

— Это делается в два счета, — заявлял он всякий раз. И в два счета терпел очередное фиаско.

Усевшись посреди крохотной квартирки в огромное кресло, Хайнц, оглядевшись по сторонам, с неизменным вздохом заявлял:

— Это же чистой воды камера смертников!

Когда-то, много лет назад, он обнаружил за батареями центрального отопления асбестовые плиты и возопил:

— Асбест! У вас асбест! От него бывает рак легких!

Господин Куппиш, который само слово «асбест» слышал впервые, отозвался незамедлительно:

— Я напишу заявление!

Госпожа Куппиш запричитала:

— Только осторожно, Хорст, умоляю, осторожно!

Господин Куппиш, как водится, никакого заявления не написал, и об асбесте постепенно все забыли, хоть дядюшка Хайнц при каждом визите не уставал напоминать о нем вздохом и присказкой: «Это же чистой воды камера смертников!» Мысленно сравнивая своих предков с четой Розенбергов в нью-йоркской тюрьме Синг-Синг, Миха иногда даже пытался вообразить, какое зрелище являли бы его предки в камере смертников. (Фазер, наверно, и на электрическом стуле еще кричал бы: «Я напишу заявление! Учтите, я невиновен!»)

Однажды Хайнц «провез» для госпожи Куппиш туфли, набитые для конспирации старыми газетами, и господин Куппиш, с любопытством расправив на столе смятую страницу из «Бильда», углубился в чтение. Внезапно он побелел.

— Смотрите, — прошептал он, указывая на жирный заголовок:

«СМЕРТЬ ПОСЛЕ ПЯТНАДЦАТИЛЕТНЕЙ МУКИ! УБИЙЦА-АСБЕСТ НАГРАЖДАЕТ РАКОМ!»

— Камера смертников! — взвился дядя Хайнц. — Что я вам говорил!

Госпожа Куппиш принялась вычислять.

Господин Куппиш, Миха и Сабина приняли в ее вычислениях живейшее участие.

— Мы сюда въехали…

— Погоди-ка…

— Ну да… как раз пятнадцать…

— Да нет, раньше…

— Ничего не раньше! Если отбросить время, когда мы уезжали в отпуск…

— И когда нас не было дома… Миха, Сабина, вы ведь тоже по шесть часов в день в школе болтались.

— Получается… Как раз почти пятнадцать лет.

Пятнадцать лет! На столе лежала жеваная страница из газеты «Бильд», где жирным черным по грязновато-белому было написано: убийца-асбест награждает раком и за пятнадцать лет сводит человека в могилу.