Солнечная женщина

— Да, там живут мои родители и… словом, моя семья. — Он быстро закончил фразу. Бонни не уловила этой торопливости, потому что еще не пришла в себя от смешного знакомства.

— Меня зовут Халамбус. А как зовут мою соседку?

— Меня зовут Бонни Плам. Но я не ваша соседка, — она пожала плечами. — С одной стороны — супружеская пара, кажется из Англии. Я видела бирку на чемоданах, когда они въезжали в отель. С другой стороны — девушка из какой-то восточной страны.

— А над вами живу я. Я появился вчера днем и, осматривая окрестности перед сном, увидел, как вы, весьма поздно и одна, возвращались к себе. Ни одного шороха не было слышно, когда вы вошли в номер.

— Но в таком случае нас разделяет потолок!

Лицо Бонни, покрытое веснушками, светилось под золотым солнцем. Ее волосы, только что помытые мягким шампунем с ромашкой, развевались от порыва ветерка, но только чуть-чуть — ветер слабый, а волосы густые. Парикмахер, не переставал восхищаться ее волосами. «Тебе повезло, милочка» — всякий раз шутил он, держа на широкой ладони волосы, которые собирался отрезать. Она разрешала ему эту вольность. Они были знакомы много лет, с тех пор, когда Бонни впервые, приехав в Вашингтон из Калифорнии, пришла в парикмахерскую, чтобы сразу повзрослеть: срезать косы. Он сузил тогда свои и без того узкие глаза и сказал: «Милочка, я не стану тупить ножницы об этот конский хвост. Я не стану тебя уродовать короткой стрижкой, как ты просишь. Все, что я могу для тебя сделать, это отрезать концы — они секутся — и расчесать. Но ты мне заплатишь за полную стрижку, потому что я спас тебя от тебя самой. И дашь мне щедрые чаевые».

Бонни едва не убежала в тот раз, но было уже поздно, потому что он ухватил ее за длинную косу и усадил в кресло.

Бонни ходила с распущенными по плечам волосами несколько лет. Именно с такой прической она познакомилась с Пейджем, своим мужем. Он был фотографом и искал модель для очередного снимка на глянцевую обложку журнала. Пейдж любил снимать ее волосы и потом, и ее всю — но это уже совсем потом. Она никогда не обвиняла своего парикмахера — Стюарт изменил ее жизнь — но не он кинул ее в объятия Пейджа. Бонни кинулась сама, и только волосы развевались от ветра, так быстро она бежала. Нет, Бонни ни о чем не жалела. Она вообще не жалела о содеянном: если что-то сделано, значит, так надо было ей. Ни одного дня из своих тридцать восьми лет она не променяла бы на другой. Это ее дни, ее жизнь. Они уже не могут быть другими.

… Мужчина вышел из воды, растерся полотенцем, «меховой жилет» распушился, и что самое удивительное — на солнце он отливал червонным золотом.

— Вы на выставку? Не подождете меня? — Он задал вопрос, обращаясь к ней, неотрывно глядящей на него.

Бонни удивилась сама себе — что это она стоит здесь как вкопанная? Ну выяснила, почему человек купался и в чем он купался, — и иди себе. А она стоит.

— Нет, меня ждут. А вам зачем на выставку?

— Там мои картины.

— Ваши картины? — она пожала плечами, пытаясь представить себе экспозицию.

— Вы их не могли видеть. Мои картины слишком долго добирались — плыли на теплоходе.

— Так вы художник?

— В некотором роде.

— Пишете маслом?

— И маслом тоже. Но нечасто.

— Так в какой технике вы работаете? — это уже расспрашивала журналистка Бонни Плам.

— Я пишу камнями.

— Какими камнями?

Бонни сначала представила валуны, потом брусчатку мостовой. Это что же, он их поднимает, этот атлетически сложенный Халамбус, и водит ими по холсту или по картону? Чепуха какая-то. А, наверное, он делает витражи…

— Нет, не витражи, — догадался Халамбус о ходе ее мысли. — Я работаю полудрагоценными и синтетическими.

Бонни уставилась на него, поглядела на свои пальцы, унизанные кольцами, потом на него.

— Что, вот такими? — она протянула ему свои руки, свободные от висящей на плече сумки.

Он взял холодными пальцами за самые кончики ногтей, согнул в суставах, чтобы лучше разглядеть гранку.

— Пожалуй, эти камни подошли бы мне…

— Но…

— Нет, не пугайтесь, — засмеялся он. — Я не стану отнимать их у вас.

Халамбус уже стоял в брюках из светлого полотна, в легких сандалиях из черной плетеной кожи, без рубашки, с полотенцем через плечо. И она не могла заставить себя отвести взгляд от его черно-рыжей груди. Она чувствовала неловкость, стоя рядом с обнаженным по пояс незнакомым мужчиной и рассуждая о какой-то ерунде. Ясное дело, он морочит ей голову, чтобы пригласить вечером на ужин или в бар.

— Я все вам расскажу, если вы…

— Если я соглашусь с вами поужинать? — с сарказмом спросила она.

— Нет. Я не приглашаю вас на ужин.

Бонни вспыхнула. Ее рыжее от веснушек лицо стало цвета ее туфель, надетых специально под красный платочек в кармане светлого пиджачка.

— Нет, если вы согласитесь провести со мной несколько минут у моих картин. Я знаю, что в «Холидей Инн», в нашем крыле, сейчас живут только те, кто связан с выставкой. Я прав?