Солнечная

Примерно об эту пору Анжела Биэрд начала серию своих любовных романов, которая растянулась на одиннадцать лет с гаком. Юный Майкл не заметил каких-то внешних проявлений враждебности или внутреннего напряжения в доме, а впрочем, он не отличался особой наблюдательностью или чувствительностью, к тому же после школы он в основном торчал у себя в комнате: читал, или что-то строил, или клеил, позже всецело посвятил себя порнографии и мастурбации, а еще позже – барышням. А в семнадцать лет он не заметил, что его мать, выдохшись, вернулась в лоно брака. О ее приключениях он услышал, когда ей было уже за пятьдесят и она умирала от рака. Похоже, она вымаливала прощение за его исковерканное детство. К тому времени он заканчивал второй курс в Оксфорде, голова его была забита математикой и девицами, физикой и гулянками, так что он сразу даже не понял, о чем идет речь. Она возлежала на подушках в отдельной палате на девятнадцатом этаже больничной башни с видами на осваиваемые солончаки в окрестностях Канвей-Айленд и южный берег Темзы. Он был уже достаточно взрослый, чтобы понимать: если он скажет, что ничего такого не замечал, то тем самым оскорбит ее. Или даст понять, что он не тот человек, перед которым надо извиняться. Или что он не представляет, как можно заниматься сексом после тридцати. Он держал ее руку в своей и легкими пожатиями сигнализировал о своих теплых чувствах, приговаривая, что ей незачем просить у него прощения.

Уже дома, когда он пропустил с отцом три стакана виски на сон грядущий и ушел в свою старую комнату, где улегся, одетый, на кровати и припомнил все, что она ему нынче поведала, он наконец осознал подлинный масштаб ее достижений. Семнадцать любовников за одиннадцать лет. Подполковнику Биэрду на то, чтобы испытать все мыслимые удовольствия и опасности, понадобилось тридцать три года. Теперь пришла очередь Анжелы. Любовные эскапады можно считать ее военной кампанией в пустыне против Роммеля, ее высадкой союзнического десанта в Нормандии и ее Берлином. Без них, объяснила она Майклу, возлежа на подушках, она бы себя возненавидела или вовсе повредилась рассудком. Впрочем, она и так себя ненавидела за то, чтó, как ей казалось, по ее милости претерпел ее единственный ребенок. Наутро он вернулся в больницу, чтобы сказать ей, пока она сжимала его руку в потной ладони, что счастливее и безмятежнее детства, чем его, трудно себе вообразить, что он ни разу не ощущал себя заброшенным и не сомневался в ее любви, что так хорошо его потом уже никогда не кормили, что он гордится ее, как он выразился, аппетитом к жизни и надеется, что его унаследовал. Впервые он произнес настоящую речь. Эта полуправда и четвертушки правды были вершиной его красноречия. Через полтора месяца ее не стало. Само собой, ее романы были для отца и сына запретной темой, но даже годы спустя, проезжая через Челмсфорд или соседние городки, Майкл невольно спрашивал себя, не является ли этот старичок, ковыляющий вдоль дороги, или вон тот, сутулящийся на автобусной остановке, одним из тех семнадцати.

По тогдашним меркам, он был не по годам развитым юношей, когда приехал в Оксфорд. Он уже успел переспать с двумя девушками, имел собственную машину, малолитражку «моррис майнор», стоявшую на закрытой стоянке неподалеку от Каули-роуд, а карманные деньги, которые он получал от отца, многократно превышали то, что перепадало другим студентам. Он был умен, общителен, самоуверен, не испытывал пиетета по отношению к парням из престижных школ и даже немного презирал их. Он был из тех людей, столь же невыносимых, сколь и незаменимых, кто оказывался первым в любой очереди, доставал билеты на главные культурные события в Лондоне, в считаные дни сводил знакомство с важными для будущей карьеры персонами и выяснял все ходы и выходы как в социальном, так и в топографическом смысле. Он выглядел старше своих восемнадцати, отличался работоспособностью, организованностью, аккуратностью и даже вел дневник. В нем нуждались: он мог починить радио и проигрыватель, у него был паяльник. Денег за подобные услуги он, разумеется, не брал, зато умело пользовался ответными любезностями.

Едва успев обустроиться, он обзавелся подружкой, «плохой» девочкой из оксфордской средней школы по имени Сьюзен Доути. Другие же студенты-физики и математики сидели по норкам. Отзанимавшись в лаборатории или аудитории, Майкл держался от них подальше; он также избегал людей искусства – они ставили его в тупик своими малопонятными литературными отсылками. Он предпочитал иметь дело с инженерами, открывавшими ему доступ к разным мастерским, а также географами, зоологами и антропологами, особенно с теми, кто успел поработать в полевых условиях в необычных местах. Биэрд знал многих, но не имел настоящих друзей. Нельзя сказать, чтобы он был так уж популярен, но его знали, о нем говорили, к его помощи прибегали и его слегка презирали.