Солнечное эхо

Ужас от увиденного погнал меня прочь, очнулся я только в огороде. Прислонившись спиной к теплым шершавым брёвнам сарая, я заплакал. Стыдно признаться в этом, ведь мужчины не плачут, да что там, я просто зарыдал! Тяжко, надрывно, словно у меня умер кто-то близкий. Слёзы катились из моих глаз, и не мог я их сдержать, как не старался.

Вдруг сквозь эти безудержные слёзы я увидел, что ко мне приближается женщина. В изумлении я протер свои глаза кулаками…

Хрупкая, в белом платье с какими-то воланчиками на плечах, она спокойно шла ко мне.

Я вжался в брёвна сарая. И было от чего: такие в селе у нас не ходят! Подойдя ко мне, она взглянула на меня и легонько коснулась моей щеки. Стерев с неё слезинку, улыбнулась, распахнув свои синие, как весеннее небо, глаза и произнесла певучим голосом:

– Не скорби по невинно убитым, не скорби! Живи долго и за нас живи! – приложила свою ладонь к моему лбу, и я словно провалился в глубокий колодец.

Следователь допрашивал меня недолго. Суровая тетка-аптекарь, подтвердила, что я был у неё. Да и наградной наган этой ведьмы – палача отобрали у буйствовавшего сожителя.

Сколько же лет прошло? Приехал я в родное село и пошел на кладбище. Родни там у меня немало. В сторонке, под невысокой берёзкой, виднелись две могилы.

«Кого это на отшибе похоронили?» – подумал я, направляясь к холмикам, заросшим травой. Невысокий овальный гранитный памятник. Фотография покоробилась и размылась от дождей. «Борис Егорович Никишкин». Эта фамилия мне ничего не говорила. А вот второй памятник – невысокая металлическая пирамидка с красной звездой наверху и чёткой фотографией молодой улыбающейся женщины – заставил меня вздрогнуть. На меня смотрела старуха – ведьма из моего детства. «Анна Васильевна Бертис», – прочёл я, и даты. Две даты, в них навсегда осталось моё далёкое детство.

Сорвав какой-то прутик, шел я по просёлочной дороге, помахивая им, чертил, зигзаги в пыли и думал: «Тяжелой мерой ей отмеряно было, ох, тяжелой!»

Домовой.

Отец рассказывал. В годы его малолетья семья жила бедно. Приходилось экономить на всем, в том числе и на еде. Спасал свой огород, да на подворье по утрам, петух звонким голосом будил два десятка куриц. По строго отмерянным праздникам и воскресным дням, на большой сковороде, скворчала и шипела рассерженным котом, яичница, которую обзывали смешным и непонятным для него, четырехлетнего сорванца, словом – «глазунья». Вкуснотища! Пальчики оближешь и удача, если вдруг достанется добавка.

А вот конфеты, сахар и печение покупались мало, да и не часто.

Бывали еще дни, когда отец приносил в дом зарплату. Это были два три бумажных кулечка, в где лежали пересыпанные сахаром сладкие кругляши конфет, которые все почему-то звали – «Дунькина радость». Отец передавал заветные кулечки матери со словами: «Ну-ко вот, Варвара, прими получку!» Мать, светлея лицом, выдавала по две конфетки к чаю, а остальное прятала на верхнюю полку громоздкого буфета.

Однажды ночью проснулся мальчуган, пить сильно захотелось, пошел на кухню. Мимо буфета шел. И так ему конфет захотелось, что пододвинул он стул к буфету, вскарабкался на его выступ и, пересиливая страх высоты, достал себе немного конфет. Все не взял – соображал, что плохо поступает. После того как проделал он эту операцию ещё и днем, мать, раздавая конфеты, пожаловалась: «Наверное, домовой завелся у нас в доме, Леша посмотри, из-под веника я сор выкинула?» Лешка сбегал, посмотрел. Под веником мусора не было.

Бытует такое поверие в селах, что если хозяйка нерадива, да ленива, мусор заметет и веником прикроет, у такой домовой прячет вещи и всячески всех досаждает.

«Придется ловить домового, чтобы не шалил больше!»

Утром проснулся Алексей, зовет его отец: «Иди, полюбуйся, наш домовой попался!»

Подбежал мальчик посмотреть на это чудо. Только нет его.

Ставит отец Лешку на стул. Видит он, по нижней полке буфета, которая выступала далеко вперед, тонким слоем мука рассыпана, а на муке следы от маленьких босых ног и отпечаток ладони.

«А у нашего домового всего четыре пальчика на руке» говорит отец.

«Неправда, заревел маленький проказник, у меня все пальцы на месте!»

Смекалка всегда выручит.

История эта далеких семидесятых годов. Призвали меня на службу в Забайкальский военный округ, в батальон БАО, расшифровать просто – Батальон Аэродромного Обслуживания. Задача наша простая. Самолеты летают, что-то бомбят, где то стреляют, летчики учатся летать, мы обеспечиваем их полеты. Служба не тяжелая, но ответственная. Для обслуживания в зимнее время на каждый самолет полагался чистейший медицинский спирт. Полагалось 300 литров в месяц на каждый самолет!

Хватало на разные технические штучки, себя так же обижать не приходилось. Разгульного пьянства не было – начальство бдительно следило за состоянием подчиненных. Однако, как говорил мой сослуживец коренной харьковчанин, «сало продавать да рук не замарать?». Спиртом грели мы самолеты и потихонечку «грелись» сами.