Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

Постараюсь написать Вам все, что я помню о Матвее Петровиче. Я познакомилась с ним ранней весной, по-моему, 1927 года. Стояли лужи, чирикали воробьи, дул теплый ветер, и я, выходя из лаборатории где-то на Васильевском острове, повернулась к маленькому ростом юноше, в больших очках, с очень темными, очень аккуратно постриженными волосами, в теплой куртке, распахнутой, так как был очень неожиданно теплый день, и сказала: “Свежим ветром снова сердце пьяно…”

После чего он немедленно продекламировал все вступление к этой поэме Гумилёва[45]. Я радостно взвизгнула, и мы тут же, по дороге в университет, стали читать друг другу наши любимые стихи. И, к моему восхищению, Матвей Петрович прочитал мне почти всю “Синюю звезду”[46]Гумилёва, о которой я только слышала, но никогда ее не читала.

Придя в университет, я бросилась к Димусу и Джо – в восторге, что нашла такого замечательного человека. Все стихи знает наизусть и даже “Синюю звезду”! Вот как Матвей Петрович вошел в круг “Джаз-банда”[47].

Письмо Евгении Николаевны Пайерлс (Жени Каннегисер) Г. Е. Горелику, 9 марта 1984 г. Из личного архива Г. Е. Горелика.

“Джаз-банд” выпускал Physikalische Dummheiten [рукописный журнал “Физические глупости”], которые читались на семинаре в университете, и вообще нахально развлекался по поводу наших учителей. Джо, Димус и Дау были гораздо дальше остальных как по способностям, так и по знанию физики и разъясняли нам все новые увлекательные открытия квантовой механики. Аббат (Матвей Петрович) довольно быстро догнал Дау и Джо, он был очень хороший математик.

Я помню его, смотрящего через очки, которые у него почти всегда сползали на кончик носа. Он был исключительно “цивилизован”. Не только в том смысле, что он все читал, почти обо всем думал, но для очень молодого еще человека он был необыкновенно деликатен по отношению к чувствам и ощущениям других людей, очень благожелателен, но вместе с тем непоколебим, когда дело шло о “безобразном поведении” его друзей.

Не помню, кто его назвал Аббатом, но это имя к нему очень шло[48]. Благожелательный скептицизм, чувство юмора и почти универсальное понимание.

Автобиография Матвея Бронштейна

(2 января 1937 г.)[49]