Солнечное вещество и другие повести, а также Жизнь и судьба Матвея Бронштейна и Лидии Чуковской (сборник)

‹…› В 37–38 годах при обысках, в некоторых случаях, не читали – и не уносили с собою для прочтения – ни писем, ни фотографий, ни других документов. Никакого интереса к реальным связям. Приговор вынесен еще до следствия, зачем же следователю утруждать себя чтением? Для каждого из “врагов народа” заранее была уготована рубрика, по которой он подлежал лагерю или расстрелу: диверсант, шпион, террорист, вредитель, – задача следователя была в том, чтобы вбить арестованного в эту рубрику, а не в том, чтобы вчитаться в его бумаги. При Митином аресте в Киеве у него не взяли записную книжку со всеми телефонами и адресами ближайших друзей – вот и интерес к именам! – а при обыске у нас на квартире пол был сплошь устлан клочьями разорванных писем и фотографий. Искали оружие и отравляющие вещества, которых у нас, разумеется, быть не могло. Вскрывали полы и сильно боялись пылесоса, не зная, что это: не адская ли машина? Один из бандитов стал, впрочем, разглядывать альбомы с репродукциями итальянских картин; заметив изобилие Мадонн, он сказал: “А-а, я понимаю, ваш муж был мистик”. Мите уготовили участь террориста – потому занимались поисками оружия, – но склонность к терроризму не исключала, видимо, преступного пристрастия к мистицизму. Помню, как ударило меня тогда слово был – Митя, живой, отдыхал тогда у своих родителей в Киеве, не подозревая, что его уже нет, что он – уже был, всего лишь… 37–38 годы (“ежовщина”) воспитывали в людях пожизненный ужас и притом некое равнодушие к собственному поведению, потому что судьба человека не очень-то зависела от его слов, мыслей, поступков. Человек круглосуточно пребывал в ужасе перед судьбой и в то же время не боялся рассказывать анекдоты и в разговорах называть чужие имена: расскажешь – посадят и не расскажешь – посадят… Написал письмо Ежову в защиту друга – и ничего, тебя не тронули; написал множество доносов, посадил множество людей, а глядишь – и тебя самого загребли… Трудность постижения тогдашней действительности, никогда до того не существовавшей в истории, сбивала с толку и не учила разумно вести себя: чувство причин и следствий было утрачено начисто. В другие годы – и до, и после “ежовщины” – документы, слова и поступки играли большую роль; уже в 40-м – гораздо большую; равнодушие убийц к бумагам арестованных характерно именно для “ежовщины”. Глядя назад, на пережитые мною конец двадцатых, тридцать пятый, тридцать седьмой и восьмой, послевоенные сороковые, пятидесятые, – я, “с башни шестьдесят второго”, вижу, что каждый год довоенного и послевоенного времени изобильно окрашен кровью, но кровопускание каждый год совершалось по-разному. Иногда независимо от поступков или слов человека, иногда и в полной зависимости от его поведения. Однако Анна Андреевна была права, обучая окружающих не обманываться насчет сути происходящего и, логична ли действительность или нет, – никогда не распускать языки.

Страницы из сталинских расстрельных списков

1937–1938 гг.

Сохранилось около четырехсот “сталинских расстрельных списков” 1937–1938 годов, в которых более сорока тысяч имен. В одном из этих списков – имя Матвея Бронштейна[62]. Списки не содержат никаких иных сведений о “лицах, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР”, кроме фамилии, имени и отчества обреченного. На обложке каждого списка – подписи Сталина и его ближайших подручных (в данном случае – Ворошилова, Молотова, Кагановича). Попавшие в список уже расписаны по “категориям наказания”: 1-я – расстрел, 2-я – десять лет заключения, 3-я – пять – восемь лет заключения.

3 февраля 1938 года, за один день, Сталин подписал двадцать пять таких списков. Он понятия не имел, кто эти люди, ожидавшие своей участи в тюрьмах по всей стране – от Москвы до самых до окраин. И своей визой “И. Ст.” отправил в тот день на смерть 1728 человек и 77 – на десять лет в ГУЛАГ. 3-я категория не понадобилась.

Обложка “сталинского расстрельного списка”, содержащего имя Матвея Бронштейна.

Первая страница “сталинского расстрельного списка”, содержащего имя Матвея Бронштейна. В данном списке на смерть (“1-я категория”) обречен восемьдесят один человек, остальные семеро – на десять лет заключения. Внизу – виза В. Е. Цесарского, начальника 8-го отдела Главного управления ГБ НКВД СССР (арестованного “в свою очередь” 09.12.38 и расстрелянного 21.01.40). Из архива “Мемориала”.

Что думал при этом Вождь, неизвестно, но нетрудно догадаться, как, зная о его визе, “судила” обреченных Военная коллегия Верховного суда.

Биографические сведения о тех, чьи имена попали на одну страницу расстрельного списка вместе с Матвеем Бронштейном[63]

1. АВГУСТИНОВИЧ Георгий Васильевич