Солнечное затмение 2 (СИ)

   Плетение канатов возобновилось, но уже, разумеется, без былого энтузиазма и без иллюзий о неких грандиозных свершениях. Антонов первый начал связывать лианы между собой, вспоминая, как это вообще делается. На данный момент канат уже имел несколько веток в разных направлениях. Самая длинная из них та, что поднималась на вершину горы. Предсказать или хотя бы предположить, в каком направлении стоит продолжать работу, чтобы открыть в черном мире хоть что-то интересное, было невозможно. Начались споры и препирательства, доходящие чуть ли не до ссор. Потом пришли к компромиссному решению: пусть каждый развивает собственную ветку куда ему вздумается. Работать в идеальной тьме, в общем-то, было не впервой. Отличие состояло в том, что раньше, отработав свою смену, у них была уверенность, что они вернутся к островку света и вкусят, хоть и скудную, но горячую похлебку. Сейчас даже об этих последних радостях в жизни человека остались только воспоминания, не приносящие ничего, кроме боли внутри.

   Они стали подолгу не встречаться друг с другом. Каждый работал в своем направлении, питался тем, что попадется под руку, строил себе импровизированные жилища для ночлега. Чаще всего, чтобы "заночевать", использовали метод Вайклера: зарывали свое тело либо в песок, либо в груду листьев. Иногда, измотанные, возвращались в палатку и там отключались на долгое время. Пока что поиски того, не зная чего, давали такие же никчемные результаты. Кругом лес, лес, лес... Невидимые ветки деревьев, эти древесные иглы в пространстве, были везде и всюду. Они исчезали только, если удавалось выйти к берегу реки или на небольшую поляну. Бугристый рельеф под ногами являлся самой серьезной трудностью при передвижении в черном мире: совершенно не знаешь когда наступишь в яму, а когда споткнешься о поваленный ствол. Поэтому передвигались медленно, короткими шагами. Иногда во тьме слышались отдаленные человеческие крики, но все без исключения они принадлежали обреченной троице. Когда кто-нибудь, утомившись от работы и одиночества, вдруг громко аукнет на всю вселенную, потом услышит далекое ответное ауканье, и на душе станет немного полегче. Некоторые считали самым большим проклятием для человека, когда он остается одиноким в мире. А если одинок да еще без мира: это уже проклятие среди проклятий.

   Джон, кстати, вскоре совершил одно открытие. Во тьме он обнаружил низкорослые кустарники с довольно сытными и питательными ягодами. После долгих споров на что именно по вкусу походят эти ягоды решили смириться с названием, которое им дал первооткрыватель. Так в их лексикон вошел термин "джонни", хотя, по мнению Антонова, обнаруженные ягоды походили на простую смородину, только очень крупную.

   -- Слушайте, парни, -- однажды произнес Вайклер, и голос его насквозь был пропитан унынием. -- Я не думаю, что мы еще долго здесь протянем. Во всяком случае, я лично. Честно сказать, мое физическое самочувствие довольно дерьмовенькое, из-за сырой однообразной пищи часто ноет желудок, спина побаливает... Сейчас еще горло прихватило. Кажется, я простыл. И нет даже самого элементарного: огня, чтобы хорошенько согреться.

   -- Не мудрено... -- ответил Антонов. -- У меня, между прочим, тоже все болит, только я до этого ничего не говорил, чтобы не обременять вас своими проблемами. Допустим, в данный момент у меня сильно ноет зуб. Никогда бы не подумал, что из-за простой зубной боли человеку жить не хочется... Короче, загнемся мы в скором времени. Ты, Эдрих, абсолютно прав.

   Странно, но в последней реплике Антонова слово "загнемся" было произнесено с какой-то черной радостью. Вообще, любую тему, как-то связанную с некрологией, последнее время обсуждали с болезненной страстью. На царство смерти смотрели с надеждой, как на мир более спокойный или хотя бы менее угнетающий, чем тот который перед глазами. Бесстрастие и покой стали казаться лучшей формой бытия. И математический ноль был теперь самой любимой цифрой в бесконечном ряду натуральных чисел.

   -- Если недомогаете, сидите здесь и никуда не высовываетесь, -- произнес Джон. -- Я сам займусь канатами. Кстати, для меня лекарством от всех болячек является собственный душевный стресс. Такое бывает.

   Все вокруг теперь состояло лишь из тьмы и человеческих голосов.

   -- Флаг тебе в руки, действуй, -- сказал Вайклер каким-то вмиг угасшим тоном, -- И нечего махать руками раньше времени.

   Наступившее молчание было особенно затяжным. У всех или закончились мысли, или не подбирались достойные слова, чтобы их выразить. Снаружи палатки царила гробовая тишина, которая по сути являлась инверсией тишины внутренней.

   -- Что? -- вдруг, словно очнувшись, спросил Джон. -- Что ты сказал?

   Вайклер даже не понял сути вопроса и промолчал.

   -- Повтори свою последнюю фразу!

   -- Я сказал: нечего махать руками раньше времени.

   Капитан возбужденно поерзал на одном месте.

   -- Но ведь я ими действительно махал!

   Тут и сам Вайклер включился в проблему.

   -- Мне... то ли почудилось, то ли померещилось. Может, я ляпнул невпопад и просто угадал. Клянусь, сам не помню, почему я это сказал.