Солнечное затмение

   Ольга была рада, что он обратил на нее хоть какое-то внимание. Когда копыта ее старой клячи, которую лейтенант своровал у каких-то тевтонских бродяг, ступили на землю рауссов, царевна закрыла глаза и некоторое время с упоением созерцала свой внутренний мрак, который являлся полной противоположностью мраку внешнему. Там, снаружи, тяжелое черное небо постоянно давило на черную землю, и это давление действовало угнетающе на душу. Здесь, внутри, тьма была тождественна свободе. Легкая, эфемерная, податливая рассудку, она принимала любые формы и одним лишь мановением мысли окрашивалась в любые тональности. Ольга представила своих деревенских подруг, крутящих хороводы, подпоясанных атласными поясами парней, которые почему-то боялись ее как огня. В творчески одаренном сумраке век она увидела своего отца Василия, грозно покачивающего головой, мать Астасию, которая первым делом воскликнет: "ну, и где ты опять так долго блудила, царевна большой деревни? Я тебя спрашиваю! Опять скажешь, что по воду ходила?..". Ольга представила Москву с извилистыми каменными реками ее длинных улиц, мраморными храмами темноты и величавыми башнями, горящими разноцветными огнями. Она мысленно вообразила Монумент Времени -- высокую башню с огромными часами, на которой фосфорные стрелки отсчитывали эллюсии, циклы, мгновения. С наступлением каждой эллюсии часы били в колокол, а раз в декаду над городом играла мелодия национального гимна. Недалеко от Монумента Времени располагался главный храм столицы, в котором служил епископ Лерий, ее духовный наставник. Храм был воплощенным изяществом. Мраморные пропилеи с нависшими резными арками охраняли две грозные статуи медитавров. У каждого на голове золотая корона, и властно поднятая вверх лапа. По окружности храма расположены шестнадцать притворов и шестнадцать закрученных в спираль куполов. Свет, падающий на их поверхность, пробегал все мысленные цвета, благословляя нависшую над городом темноту. Архитектура самого храма походила на многоступенчатый водопад, вершиной устремляющийся в самый центр невидимого неба. И где-то далеко-далеко в вышине ярко сиял священный символ пасынков темноты -- солнечный круг, перечеркнутый свастикой.

   Вся эта красота, почти не отличимая от оригинала, за ничтожные мгновенья воссоздалась в памяти Ольги, обожгла чувственную душу, вспыхнула и угасла. Ей ужасно захотелось домой, к отцу, в свою теплую мягкую перину... Порыв внезапной радости сменился чуть ли не приступом отчаяния. Ей до слез не терпелось вырваться их этого страшного мерзкого образа, созданного герцогом Альтинором, не смотря на то, что образ этот был ей во спасение. Царевна поклялась себе, что при первом же удобном случае она сбежит от своих невежественных попутчиков. Пусть они будут наказаны! Пусть, явившись к царю, они узреют ее во всей красе! Пусть своими глазами посмотрят, в кого превратилась безобразная ведьма, которую они, не стыдясь даже собственной чести, оскорбляли самыми бранными словами...

   Путь по царству Рауссов пролегал совсем не по тому маршруту, как предполагала Ольга. Лейтенант Минесс как очистительного огня боялся любых населенных пунктов. Он категорически запретил заезжать и в Славный Яр, и в и Калиугу, ссылаясь на то, рауссы люди слишком конфликтные, и рисковать жалкими остатками своего отряда он просто не в праве. Лишь распорядился, чтобы Карл купил немного провианта у уличных торговцев. Огромные города, обнесенные величественными стенами и пронизывающие тьму прожекторами, проплыли где-то сбоку. Ольга с тоской в сердце посмотрела на остроконечные вершины их башен. Больше ей ничего не оставалось. За ней следили, как за мешком с золотыми монетами. Даже когда во время привалов франзарцы ложились спать, один из них обязательно бодрствовал, краем глаза наблюдая за привязанной к дереву ведьмой. А Ольга терпеливо ждала, выгадывая каждое мгновение и как бы спрашивая само время: не этот ли миг оно ей посылает?