Солнечные часы

Слушая, я постепенно стал терять представление о том, что меня окружало. Передо мной всплыла беспредельная степь, а в степи, в струящемся мареве, возвышается одинокий курган. Высокая пшеница уходит до самого горизонта золотисто-шелковыми волнами. Ослепительно светит солнце. Сонно стрекочут кузнечики. В блеклом небе, расправив широко крылья, неподвижно висит ястреб…

Я не знаю, сколько времени продолжалось это видение. Оно растаяло мгновенно, как только я почувствовал, что слепой осторожно прикоснулся ко мне рукой. Часовой по-прежнему стоял у двери дома, но теперь он уже не казался деревянным: спина его была слегка согнута, голова опущена вниз. Казалось, он рассматривал что-то под ногами у себя. Все ниже и ниже опускалась его голова, все больше сгибалась спина. Вдруг он вздрогнул, выпрямился и удивленно посмотрел по сторонам. И вот он опять истукан. Как заведенный, повернулся влево и деревянно зашагал.

— Поворачивает за угол, — торопливо шепчу я слепому.

Из рога вылетел резкий, предостерегающий звук — и песня смолкла.

От стука сердца было трудно дышать. Успел ли Саур отскочить от двери и спрятаться за скирду? Не заметил ли часовой следов его работы?..

Вот опять появился солдат из-за дома, подошел к двери и стал, точно в нем лопнула пружина.

— Здесь!.. — радостно шепнул я.

Слепой поднял рог. Чтобы не поддаться действию песни, я мысленно принялся читать веселые стихи. Но звуки рога настойчиво просачивались сквозь их прыгающий ритм, и вот всплывает передо мной давно забытая картина: комната с низким потолком, на столе тускло светит приспущенная лампа с закоптелым стеклом; сгустились в углах тени. Тихо поскрипывает люлька. Над люлькой сидит женщина и сонно тянет: «Прилетели гу-ли и сели на лю-у-ли…» И все ниже и ниже склоняется к груди ее усталая голова.

— Нет, я не поддамся, нет, не поддамся, — шепчу я и таращу глаза на часового.

Да, он спит! Уперся спиною в стену дома, свесил голову и спит. Мне даже кажется, будто сквозь звуки рога доносится его мерное похрапывание. Ах, только бы он подольше не просыпался!

«Саур, милый, дорогой, — молю я мысленно своего друга, — ты такой сильный и ловкий, скорее же выкручивай этот проклятый замок!»

Из рук часового выскальзывает автомат и падает на землю. Часовой вздрогнул, нагнулся, поднял, трет глаза.

— Играй, Коншобий играй, — шепчу я. — Он опять заснет.

Нет, он спать не собирается. Подался корпусом вперед и смотрит. Черт возьми, ведь он смотрит прямо на наш куст! Неужели заметил? Впрочем, что же, мы только играем. Разве играть запрещено? Мы можем даже выйти из-за куста и показаться ему. Пусть смотрит на рог и удивляется. А Саур тем временем… Но часовой поднимает автомат, он целится в куст. Ах, мерзавец!..

— Коншобий, — вскрикиваю я. — На землю!.. Падай на землю!..

И падаю сам.

Мы лежим не шевелясь. Пусть израсходует очередь. Тогда мы вскочим и перебежим за сарай. А пока лежать! Лежать пластом! Стреляй же, мерзавец, стреляй скорей!..

Тишина. Я осторожно поднимаю голову — и с криком радости бросаюсь вперед: с немецким автоматом в одной руке, с кинжалом в другой, белея забинтованной головой, высокий и легкий, через дорогу к нам идет Байрам.

Быстрей автомобиля

Мы в горах, в лесу. Поднимаемся все выше и выше. Впереди, опираясь на автомат, шагает Байрам. Ни тропы, ни зарубки на дереве. Как он находит направление, неизвестно. Слепой Коншобий, Саур и я следуем за ним цепочкой. Ярко светит солнце. Сквозь воздушный узор золоченой листвы сияет голубое небо. Тихо так, что слышно, как где-то далеко ползет в сухой траве уж. А ведь совсем недавно над нашими головами выли мины и, как в бурю, трещал кругом лес. Слишком поздно обнаружили фашисты труп часового. Когда они начали по нас стрелять, мы подходили уже к лесу.

Все медленнее идет Байрам, все тяжелее его поступь. Вот он прислонился к медному стволу сосны и стоит, полузакрыв глаза. На лице его боль и досада.

— Байрам, — третий раз предлагает Саур, — мы сплетем носилки и понесем тебя. Нам нетрудно, Байрам.

Но Байрам только упрямо морщит лоб.

На крошечной полянке мы прилегли и несколько минут отдыхали. Отсюда, как в перевернутый бинокль, виднеется Нальчик — далекий и четкий. Подперев лицо ладонями, Саур смотрит на него неподвижными глазами. Густые брови его сдвинуты, рот крепко сжат. Он кажется мне взрослым. Я не спрашиваю, о чем он думает, я знаю: он думает о том, что тяжелым гнетом лежит и у меня на душе. Мы свободны и уходим от фашистов все дальше и дальше, а Этери… Какой укор я мысленно видел в ее грустных, кротких глазах!..

— Саур, — сказал я тихонько, — мы проводим Байрама в безопасное место, а сами вернемся в Нальчик.

Он быстро повернул голову:

— Ты умеешь читать мои мысли, да?

— Это же просто, Саур: мы обещали никогда не оставлять ее.

Прислонившись спиной к камню, смотрел на далекий город и Байрам. Смотрел пристально, внимательно, точно изучал его.

— Байрам, — осторожно спросил Саур, — нам еще долго идти? Не думай, что мы устали, нет… Но…