Солнечные дни

Курд прыгнул. Его челюсти не кусали, они скусывали кусищи плоти. Пальцы, кисти, предплечья, накаченные бицепсы, грудные мышцы, всё вместе с костями, белыми лентами связок, моментально исчезало в собачьей пасти. Власов ощущал себя так, как будто его окатили ведром крутого кипятка. Ожоги укусов разрастались, накладывались один на другой. Зубы пса отдирали с его костей мясо длинными полосами, крушили суставы, пилили циркулярной пилой, перекусывали щербатыми клещами. Он бы и рад был заорать, но не мог издать и звука, боль стала для него вселенной, ослепила и сделала немым.

Клыки цапнули маньяка за горло, несильно – кровь потекла, но дыхательные пути остались целы. Курд отодвинул окровавленную морду, посмотрел в искажённое сумасшедшей болью лицо своего мучителя, лизнул в бледную щёку и принялся его обгладывать.

Теперь пёс, насытившись, не спешил, теперь никто не сможет его наказать, теперь он окончательно перестанет бояться есть такое мясо, перестанет ждать палки. Пёс не утолял голод, он смаковал справедливость по-собачьи – мясо по-собачьи. По кусочкам.

Подыхай

Глава 1

Дедушка умирал. Вроде он и не такой старый был, всего 66 лет, и до последних дней держался молодцом – его физической форме могли многие двадцатилетние деревенские парни позавидовать. Значит, подошло время переезжать на тот свет, ничего не поделаешь. Жил Игнат Петрович, так звали деда, в деревне Ножницы, в шестидесяти километрах от Москвы. Его собственный дом стоял на отшибе – отдельно ото всех остальных деревенских строений. Дед Игнат любил уединение и не терпел людской суеты, да и людей тоже он не любил. В свою очередь соседи отвечали ему тем же. Ещё бы, ведь о деде моей жены шла дурная слава чёрного колдуна невероятной силы. Естественно, я во всю эту мистическую чушь не верил. По мне, так он походил просто на злобного безграмотного мужика, озабоченного ненавистью ко всему миру. Мизантроп и куркуль. Вот таким родственничком наградил я сам себя, женившись на моей ненаглядной и обожаемой. Единственным человеком к кому он относился сносно (хорошо, чего греха таить) была его внучка, то есть – моя жена Настя.

В гостях у деда жены за все семь лет брака я был всего два раза. А он и сам не горел желанием увидеться, во всяком случае, со мной. Он и на нашу свадьбу не явился. Считаю, оно и к лучшему. А то сидел бы там, где-нибудь в углу, кустистыми бровями шевеля, гостей смущал. И всё же, несмотря на всю свою нелюдимость, к Насте он питал особую нежность, если можно назвать нежностью его постоянные поглаживания внучки по её головушке. Я их – эти странные ласки, сам лично ни раз наблюдал, и всякий раз меня передёргивало. Представьте себе: здоровый, лысый, с нечёсаной бородой (волосы спутанные, чёрные с жёлтыми прядями) мужчина, с выдвинутой вперёд челюстью пещерного людоеда и грубым, морщинистым лицом, искажённым непонятной гримасой, отчаянно пучил глаза и всей пятернёй скрюченных в грабли пальцев, величиной с камчатского краба, скрёб голову моей жене, а та глупо улыбалась.

Насте же поведение её деда не казалось странным или экстравагантным, она в нём ничего такого необычного не усматривала. Она не восторгалась дедом (и на том спасибо), но, говоря о нем, всегда понижала голос, даже находясь у нас дома, будто боялась, что дед, чем-то недовольный, задетый её словами, вылезет из-под нашей кровати и, хмуря брови, стуча костылём (хотя у него никогда не было костыля) пойдёт ей выговаривать – её наказывать. Чепуха, но лишний раз заводить разговор об Игнате Петровиче, Настя не желала. Вообще всячески избегала любых тем, касающихся её зловещего родственничка.

Чего я никак не мог понять – на какие это средства выстроил себе такой роскошный особняк дед Игнат. Во всяком случае – не на пенсию. Его дом мало походил на замшелую избушку на курьих ножках. Одного тёмно-бордового глазированного кирпича на дом пошло на сумму не менее нескольких лямов. Башня его цитадели вырастала из чёрной, словно вытоптанной тысячами ног парнокопытных (и обязательно рогатых) животных, земли колом-обелиском, уходящим прямо в пасмурное небо. Таким я запомнил логово Игната. Последние два раза мы приезжали к нему в гости осенью – в октябре. Вот у меня в голове и вырисовывалась такая выпуклая картинка. Дом в виде египетского обелиска с узкими зарешеченными бойницами окон и с единственным жителем внутри в виде лысого, бородатого, высокого старика. Такие образы невольно давали обильную пищу для очага моей фантазии.