Солнечные колодцы

Он из жизни в жизнь вошел.

И признание нашел

Во служении народу…

У Василия иначе

Жизнь сложилась.

Оттого

Слезно скрипка у него

Плачет!

В жизнь его вошла беда,

Нелегка беды история…

Он заканчивал тогда

Третий курс консерватории.

Не бывало равнодушных,

Ибо трогала сердца

Трезвой памяти послушная

Скрипка деда и отца.

Зал, бывало, изумленно

Слушал скрипку, не дыша.

В ней дышала окрыленная,

Потрясенная, влюбленная,

Горем горьким опаленная

Очень русская душа.

Все в ней было:

Озорство

И пути веков минувших,

Всех живущих торжество

И печаль навек уснувших.

Он народу нес легко,

Красоту родного века,

Ибо видел далеко,

Ибо верил в человека.

Льна лазоревая тишь.

Запах пахоты, покоса…

И светло глядел с афиш

Паренек русоволосый.

На его концерты шли,

Как на праздник русской силы,

Ведь от имени земли

Выступал Костров Василий!

Не случайно потому

На одном из фестивалей

Дали премию ему,

Пусть не первую,

Но дали.

Кто-то верить не хотел

В мастерство его.

Я даже

Помню, как один зудел:

– Из лаптей, а то ж туда же!..

Не какой-нибудь пижон,

Он сидел передо мною –

Благородной сединою,

Будто нимбом, окружен.

Удивлялся:

– Ты смотри!

Дали премию. Не много ль?

Ибо, что ни говори,

Из него не выйдет Коган…

Что я мог ему сказать?

Впрочем, суть совсем не в этом.

Мне пером не описать,

Что случилось прошлым летом,

Нету слов, что бы могли

Рассказать про путь суровый

Человека от земли.

К ней вернувшегося снова!

Было так…

В один из дней

На одной из тихих улиц

Шел со скрипкою своей

Человек, слегка сутулясь.

И за ним шагали вслед

Три пижона тротуаром.

Пьяно тренькала гитара,

Фонари цедили свет.

День московский затихал,

Сон его лица коснулся.

Вдруг Василий услыхал

Женский крик

И обернулся.

В тусклом свете фонарей

Увидал он, пораженный,

Как девчурку, озверев,

Били пьяные пижоны.

Что он мог?

Свернуть с пути

И идти своей дорогой.

Но от совести уйти

Люди совести не могут!

Так и было. Не свернул.

Не в характере Костровых!..

Вдруг бандитский нож блеснул

И по сердцу полоснул.

И – ни слова…

Тех отправили в тюрьму.

По заслугам сроки дали.

Жив Василий,

Но ему Руки –

Крылья поломали.

И хранят они тоску,

С песней солнечной в разлуке,

Непослушные смычку,

Покалеченные руки.

Вот и все,

Прости прощай,

Свет искусство! До свиданья,

Вспоминать не обещай,

Мало проку в обещаньях…

По весне

Коростели

Из Египта – к нам в Россию.

Вместе с ними и Василий

Вновь пришел к теплу земли.

– Полно плакать! Проживу,

Я ведь многое умею.

А обиды на Москву

Я ни капли не имею.

Много добрых, светлых дней

В ней я прожил не напрасно.

Не по тем судить о ней,

А по звездам, что не гаснут.

К людям добрую любовь

Ты мне, мама, прививала.

Повторись такое –

Вновь

Повторю я все сначала…

Не стирая слез с лица,

Безутешно Дарья плачет,

Повторяя:

– Не иначе,

Не иначе как в отца…

1966–1967 гг.

Глазами столетий

Сыну моему Владимиру

Патриотический монолог

1

Над тишиной

Кладбищенских распятий,

Над светлой синевой озер и рек

Он был,

Как бог,

Велик и непонятен —

Еще не знавший крыльев

Человек.

Он брал топор.

И на ветру гудела,

От солнца бронзовея,

Борода!..

И по ночам

Вселенная глядела

На пахнущие стружкой города.

Глядела тихо,

Звездно,

Удивленно,

Далеким светом до земли достав...

И города

Мигали поименно

Веселыми кострами

У застав!

2

В кабацком гуле,

В горькую минуту

Кабатчику рубаху заложив,

Пел человек

И плакал почему-то,

На руки подбородок положив.

Пел человек...

Он был

И здесь великим,

В минуту грусти, горя своего,

Лишь водка унижала,

Как вериги,

Высокое достоинство его.

Его ли только!

Водку принимая,

Работали,

Как поршни,

Кадыки...

Пел человек,

И песню понимали,

И доверяли песне мужики.

А он все пел,

Хмельно кусая губы,

О горьком одиночестве своем,

О Любушке,

Которая не любит,

Которая не думает о нем.

И над землей усталой, пропыленной,

Когда она восторженно спала,

Та песня

О любви неразделенной,

Спокойная и светлая,

Плыла.

Она была вольна,

Как в поле птаха,

Чиста,

Как синева озер и рек...

И вновь

Кабатчик

Возвращал рубаху

И говорил:

— Я тоже человек...

А утром

Снова солнышко светило.

И, жизнь свою не помянув добром,

Шел человек в рубахе

По стропилам,

Играючи зеркальным топором...

Любовь неразделенная!

Откуда

Она пришла желанью вопреки?

На силу не надеясь и на удаль,

Шли мужики,

Как в храмы,

В кабаки!..

Но предок мой

Забыл кабак,

Оставил,

И с верным

Непропойным топором

Он день и ночь

Красу земную славил,

Как говорят, не описать пером.

Он поднимал

В заоблачные дали

Красу земли

На легких куполах.

И в честь его

Колокола

Звучали,

Оповещая о его делах.

Его любовь звала.

Он шел на голос

Любви неразделенной и святой.

Во славу той любви

Клонился колос,

Отяжелевший, солнцем налитой,

Во славу той любви

Вставало солнце,

И таял снег в холодном январе,

И яблоня цветущая

В оконце

Стучала, просыпаясь на заре...

Когда враги

Вторгались в наши земли,

Когда стонала Родина в крови,

Мой предок шел,

Пощады не приемля,

На правый бой

Во имя той любви...

Она — огонь,

Что в стужу обогреет,

Лесной родник,

Что в пекле охладит.

Она, в тебя поверив,

Подобреет,

Ответною любовью наградит.

Так и случилось.

И порою вешней

«Люблю» сказала Люба у плетня.

Так и случилось.

Иначе, конечно,

Я был бы нем

И не было б меня.

3

О, предок мой!

Благословлен тобою,

Иду туда, зарею осиян,

Где так гордятся прадедов судьбою

Сто двадцать миллионов россиян!