Солнечные пятна

— Таня, я вчера приходила, но никого из вас не застала. — Тетя Анжела смотрит огромными темными глазами в мои покрасневшие глаза. — Я не планировала переезд так скоро, но… Вика там совсем не ладит с отцом. Ты ведь помнишь, какие у нее были проблемы из-за нашего развода.

Молча киваю: я очень хорошо помню, насколько сильно Ви ненавидела отца и весь мир, а мир отвечал ей взаимностью. Потом она вернулась к ненавистному папочке и вдруг стала радоваться каким-то дурацким кукурузным хлопьям на завтрак.

— Прошу, присматривай за квартирой. — На замызганную столешницу со звоном легла связка ключей. — Я там все перекрыла, проблем не возникнет. Роутер оставила, но, думаю, это не опасно. У тебя точно все в порядке?

— Все отлично! — поспешно докладываю я.

— Что ж, тогда… до свидания?

Собрав все силы, я встаю и вслед за мамой Ви шагаю к прихожей:

— До свидания. Спасибо вам. Привет Вике. Огромный… — последние слова выходят невнятными и сиплыми.

Тетя Анжела разворачивается перед дверью и заключает меня в хрупкие теплые объятия:

— Танюш, это тебе спасибо! И… прости нас! За все.

* * *

Дождь разгулялся, завесив обзор мутной целлофановой шторкой. Из гостиной слышится шум — холодею при мысли, что в пустых темных углах возится неприкаянный призрак Вали. Подтягиваю колени к подбородку, продолжая всматриваться в размытые серые сумерки.

Тетя Анжела уехала. Я провожала взглядом красные габаритные огни ее машины, пока они не скрылись за углом. Вот и закончилась моя красивая сказка. Ее сменяет реальность, невыносимая настолько, что впору запрокинуть голову и взвыть: без этой доброй феи мне грозит кое-что похуже маминых пьянок — стоит где-нибудь грохнуться в голодный обморок, как в перспективе сразу замаячит приют. Даже сейчас, в шестнадцать с половиной лет, ощущая себя влюбленной и взрослой, от этого слова по коже бегут мурашки.

Прежний участковый был одноклассником отца и, даже наведываясь на шум и крики родителей, всегда ограничивался беседой — в нашем районе каждая третья семья жила «бедно, но весело».

— Времена смутные, Борисыч. А в этом возрасте они вон все черт-те где пропадают! — сетовала мать в ответ на его вопросы о месте нахождения брата: Саша был гордостью школы, подающим надежды спортсменом, хорошим добрым мальчиком и к криминалу отношения не имел… А то, что он неделями скитался по заброшенным дачным домикам и подвалам, никого никогда не интересовало.

После его похорон к нам изредка стали заходить незнакомые тети с цепкими взглядами и ненастоящими улыбками. Они пугали меня до ужаса: мама постоянно рассказывала о детском доме, где детей бьют и заставляют есть из прибитых к столам алюминиевых мисок. Я не хотела оказаться там и, показывая дневник с пятерками, говорила тетям, что живу хорошо, а мама, широко раскрыв дверку «Полюса», с гордостью кивала на его загодя набитые продуктами полки.

В последний раз они приходили год назад. Я встретила их в красивой Викиной одежде, с чистой совестью утверждая, что, даже если мама иногда и выпивает, нужды у меня ни в чем нет. Я почти не врала — моим спасением стала квартира номер тринадцать.

Сейчас она пуста. За стенкой пикает радио — до полуночи остался час. Че так и не пришел. Даже не позвонил, хотя я так его ждала! С чего я вообще взяла, что у него ко мне есть какие-то чувства? Похоже, что принц, побывав здесь, встречаться со мной все-таки передумал. Слезаю с подоконника, обреченно заползаю под холодное сырое одеяло, зарываюсь носом в подушку — она пахнет парфюмом Че — и всхлипываю.

Уболтала ты меня, ложь.
Оглянусь — закончился день.
Водочку из рюмок сольешь, удалишься,
скрипнет ступень.
Утешаешь ты меня, дождь, пальцами
скребешься в стекло,
Третью ночь свидания ждешь —
ведра с потолков натекло.
Усыпляешь ты меня, лень,
руки, ноги, мысли взяла.
Тихо. Лишь луна набекрень
через туч лохмотья светла.
Утомляешь ты меня, стих.
Зуб на зуб от страха нейдет.
Захлебнулся черный лес, стих.
Что-то милый мой не идет…

От невыносимого одиночества, паники, навалившихся разом липких страхов зубы непроизвольно выбивают дробь. И я плачу бессильными слезами так, что не могу дышать.

Глава 38

Чудно устроен человеческий разум: от нестерпимой боли он прячется, отключается, заменяет травмирующую реальность радостным помешательством, обмороком или сном. В одно из этих состояний впал и мой.

Я лежу с закрытыми глазами и слышу брата, который читает мне альтернативную историю Золушки, чье платье превратилось в тряпье прямо посреди бала. Гости в ужасе разбежались, принц слинял. Брат переворачивает страницу волшебной книги с картинками и, улыбнувшись, исчезает. Сумасшедший сон прерывается стуком в дверь.