Солнечные пятна

Призрачные снежинки падают с неба.
На мосту никого нет.
По проводам
Бегут слова — чужой бессвязный диалог,
И кто-то пьян
От миллиграммов неразбавленных стихов.
Я городской,
Пустой, невнятный, переполненный. И пусть.
Моя зима —
Ее я вижу, знаю, помню наизусть.
Куда-то в сны
Ушел мой друг, убита горем его мать.
А смерти нет.
Мне надоело принимать и понимать.
И ночь длинна.
Что захотел — то получил больной январь.
И я смотрю
На никогда при мне не светящий фонарь.
Моя зима,
Мне остается только тихо коченеть
В твоих руках.
Не нахожу опоры там, где была твердь.
Тоска в глазах
Того, кто отдал жизнь, чтобы найти ответ.
Тревожит тьма.
Смотрю в окно на мир — а мира больше нет.
Одна зима…

Моя память навсегда застыла янтарем в том солнечном лете две тысячи десятого, когда в округе полыхали пожары, когда в адском пламени любви, предательства и боли сгорали и мы. Я остаюсь здесь, еще двое скоро окажутся в противоположных концах огромной страны. Только сейчас я понимаю, что мой хэппи-энд вовсе не в том, чтобы найти кого-то хорошего и остаться с ним. Брат, Ви с тетей Анжелой, Че, — всю жизнь я жила, прибившись к кому-то, но ничего не делала сама. Настало время попробовать.

Я тоже пока не догадываюсь,
каким будет лично мое,
собственноручно построенное,
настоящее,
выстраданное
счастье.

Но впереди ночь, новое утро, триста шестьдесят три дня наступившего года… Да о чем я: впереди ведь целая жизнь! И все обязательно сложится хорошо.

Взрослые, подводя итоги очередного временного промежутка, подробно и бодро рапортуют о достижениях, а о неудачах упоминают лишь вскользь — я несколько раз бывала на областных конкурсах парикмахеров, и каждое мероприятие начиналось как раз с пафосных речей руководителей об их многочисленных успехах. Пусть это лицемерно, но я тоже начну с них. Итак…

Мама пока держится. Я не живу с ней, но мы часто видимся в последнее время. Ей все-таки удалось меня удивить — у себя в диспетчерской она подцепила нового ухажера, дядю Пашу. И пусть он старше мамы лет на двадцать, зато категорически не пьет. У дяди Паши есть взрослая дочь, которая с ним не общается, и теперь внимание «молодоженов» обращено на меня. Это непривычно и ново, но радостно — иногда, забегавшись до отупения, я забываю платить по счетам, но они оказываются вовремя оплаченными: так моя обновленная мама проявляет заботу, хоть и не признается в этом, отнекивается, делает удивленные глаза.

У меня все замечательно: иду на красный диплом и работаю — как ни странно, поток желающих иметь со мной дело не иссяк, наоборот, клиентов стало больше. Иногда мне кажется, что кто-то невидимый незаметно поддерживает и выручает: даже лампочки в подъезде, с утра разбитые, к вечеру оказываются замененными и ярко освещают путь домой.

Единственное «чудо техники», которым я сейчас владею — подержанный ноутбук, купленный сразу после нового года. Телевизора и радио у меня по определенным причинам нет, да и от ноута одни беды: пару недель назад, в редкий свободный вечер, праздность вновь сделала свое черное дело — я полезла в соцсети и после секунды раздумий вбила в поисковик ник Вики. Черт дернул меня пройти по ссылке — оказалось, что Ви продолжает отрываться в клубах, снова дружит с рыжей стервой, соседкой, целуется с ее братом и выглядит вполне довольной и радостной. Укол ревности потревожил сердце, но в следующий миг я улыбнулась. Ладно, что ж… Один из нас счастлив.

Думаю, счастлив и второй. Как он сейчас живет, я не знаю. И не хочу знать — боюсь боли. Боюсь, что не смогу радоваться за него, что снова почувствую себя завистливой злобной ведьмой. Уверена, где бы он ни был, чем бы ни занимался, вокруг него кипит жизнь, так похожая на добрую сказку.

Однажды, в середине слякотного марта, через весь город и пригород я добиралась до дома клиентки. В салоне микроавтобуса звучала на удивление приятная музыка, промокшие ноги грело тепло печки. Задумавшись, я смотрела в окно на умирающий снег, на серое небо и черные ветви деревьев, но знакомый голос долетел до слуха прямо из динамика, вмонтированного в потолок маршрутки, и в душе будто разлили кипяток. Пропала возможность дышать, пустота сменилась онемением и той самой нестерпимой болью.