Цирюльник не пришел, сказавшись больным, а нотариус уже две недели в отъезде. Стало быть, нотариуса отметаем сразу, а цирюльник… Цирюльника тоже отметаем. Именно потому, что конверт подсунули во время бритья, ну не дурак же цирюльник, чтобы вот так подставляться…
Алонсо скрипнул зубами. Накануне великого дня он думает о низком, мелочном, грязном. Эти подозрения… В конце концов, цирюльник ни разу не давал повода считать его подлецом!
За столом, кроме Алонсо, Альдонсы и Санчо Пансы, сидели фигуранты, и оба невеселые: Карраско казался озабоченным, Авельянеда – тот вообще надулся как туча…
Стоило устраивать перед самым отъездом этот… фарс?
Что сказал бы отец?
Но теперь уже поздно. Теперь ничего не остановить…
Он
– Вы ешьте, господа, – приговаривала, носясь вокруг стола, Фелиса. – Ешьте, прошу вас, уважьте…
– Да уж тут такие сидят, – отозвался Санчо, – которые хорошо едят… За ухо небось не понесем, а прямо в рот!
В одиночестве рассмеялся Карраско. Бледно улыбнулась Альдонса.
– Господа, а вот эта
– А ты не волнуйся за него, – обернулся Санчо. – Со мной он кору глодать не будет… Я в горсти умею
Гости одобрительно переглянулись; Санчо по-хозяйски кивнул Фелисе:
– А теперь, девка, неси фирменное блюдо.
И Фелиса вынесла круглый поднос, накрытый платком, и поставила перед Санчо.
– Это еще что такое? – нервно спросил Карраско. Авельянеда только мрачно зыркнул.
– А здесь, господа, у нас подлость с приправой, – весело сообщил Санчо и сдернул платок.
Перехваченная резинкой пачка денег. Сложенный вчетверо, аккуратно разглаженный лист бумаги.
Санчо впился в их лица.
Оба занервничали. Оба делают вид, что не понимают, что происходит. Который все-таки из них? Карраско или Авельянеда?
Неловкое молчание затягивалось. Санчо чувствовал, как гуляет над полом холодный сквозняк, заставляя ежиться, поджимать пальцы ног в башмаках…
– Как это понимать, любезный Панса? – осведомился Авельянеда.
– А никак, – Санчо безмятежно улыбнулся. – Это мне по случаю деньгами пособили, чтобы я провернул одно дельце… Но не выгорело дельце, сорвалось. Как честный человек, думаю денежки сегодня вернуть.
Из-под воротника Авельянеды выползла предательская краснота, поползла вверх по толстой шее, к щекам, ко лбу; Санчо смотрел, не отводя взгляда. Тогда Авельянеда демонстративно пожал плечами и склонился над тарелкой; некоторое время над столом висела напряженная тишина.
В этой тишине Алонсо поднялся снова:
– Господа… Завтра я отправляюсь в путь, который, каждый по мере своей возможности, прошли много поколений моих предков… Путь, проложенный для нас Рыцарем Печального Образа, человеком, который незримо присутствует за этим столом…
Тогда их взгляды невольно обратились к портрету Дон-Кихота. Тому, что до времени прятался под гобеленом; тому портрету, на котором Рыцарь Печального Образа счастливо смеялся.
– Господа… Сегодня я счастлив. Ни происки… людей, способных на подлость… ни даже… безумие не смогли меня остановить. Слышите? Завтра я выступаю.
Авельянеда засопел и криво улыбнулся. Санчо по-прежнему не сводил с него глаз.
Алонсо вышел из-за стола. Остановился перед возвышением, на котором согласно традиции были разложены его латы, шлем и копье:
– Да, я надену эти доспехи. Я не вижу в этом ничего смешного; я не вижу ничего смешного в том, что хоть один человек среди всего этого прекрасного и несправедливого мира пустится в дорогу не ради собственной выгоды, а ради тех, кому, кроме Дон-Кихота, никто не поможет…
– Сеньор Алонсо, – не выдержал Авельянеда. – Сегодня мы видим вас, быть может, последний раз… Не поговорить ли нам о чем-нибудь приятном? О погоде? О политике? О приключениях Амадиса Галльского, наконец?
– Сеньор Авельянеда, – с улыбкой заметил Санчо. – Слыхали пословицу? Гость хозяину не указ, гость как невольник, где посадят, там сидит… И с чего это вы взяли, что видите сеньора Алонсо в последний раз? Ой, не дождетесь, сеньор Авельянеда!
Авельянеда вспыхнул и часто задышал: