Солнечный круг

В 35 вроде сердце должно понять, что закон Причины и Следствия действует везде и со всеми. В 35 ты уже вроде как должен понять, что такое личная ответственность. К 35 я уже наигралась и накупила себе своих платьев. Всяких (желтых среди них никогда не было). Интересно, что, только пройдя от голода до помощи другим, кто голоден, а ты в сытости, ты можешь ощутить вот это – приближение к смыслу.

«Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама!

Пусть всегда буду я!»

Пусть всегда буду я… Буду я. Кто я? Вообще такой вопрос простой – «кто я?». Если откинуть всю эту социальную значимость, что остается?

Я – это осознающий, мудрый. Я, умеющий видеть дальше и глубже. Я, изучающий, я – голодный до желания докопаться до истины. Я – защищающий добро. Я – защищающий небо. Своими поступками, прежде всего. И ответственностью. За каждый свой шаг.

«Тише, солдат! Слышишь, солдат?

Люди пугаются взрывов.»

Люди пугаются. Люди пугаются, когда беда приходит к ним домой. Кто способен в огне смотреть дальше, видеть свою ответственность, ответственность целого поколения, чувствовать причастность к единому. Понимать, что если болит, значит, ты где-то тоже что-то упустил. Кто способен быть таким?

«Тысячи глаз в небо глядят,

Губы упрямо твердят:

Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама!

Пусть всегда буду я!»

Мамы на празднике улыбаются. Многие – пускают слезу. В 90-м не было телефонов и фотоаппаратов у всех подряд. Да даже в садике не было фотоаппарата, чтобы оставить на память для нас этот утренник. Я смотрю на мам – они все моложе моей. Меня это тревожило. Я всегда боялась ее потерять. Я смотрю на нее. Она не плачет. Смотрит своими спокойными, мудрыми глазами. Она не плачет. Она здесь – старше всех. Она родилась в 47 году. Почти все дети в ее семье из родившихся до и во время войны – выжили. Почти, но не все. Это было важнее всего. Мама – предпоследняя из 7-ми живых детей. Кажется, она знает все. Из воспоминаний детства – как пролила случайно стакан с растительным маслом, которое она купила в магазине. Пролила масло, такое важное, чтобы испечь хлеб и готовить еще какое-то время для всей семьи. Это было большое потрясение для нее. Но бабушка не ругала ее. Бабушка расстроилась, но ушла во двор, не показав ребенку злости, потому что

«Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама!

Пусть всегда буду я!

Против беды, против войны,

Встанем за наших мальчишек!»

Мы так привыкли вставать за наших мальчишек, мы привыкли терять их. Так привыкли, что это вросло в наши гены – беречь наших мальчишек. Беречь их от гибели. Только гены – вещь упрямая, а декорации меняются достаточно часто. Мы так берегли наших мальчишек, так держали их, что мальчишки перестали беречь нас. Мальчишки – мальчишки. Мальчишка, с которым я пою – Ромка. Ох, и дрались мы с ним! Помню, что на новый год этот наглец посмел вырядиться на зайчиком, как все приличные и не очень советские дети, а львом! И лапы же где-то раздобыл с когтями. В неравной схватке одной из многих снежинок (меня) и царя зверей, снежинка получила боевое ранение в глаз от лапы. Но плакать было нельзя. Снежинки в то время должны были быть сильными, ведь мальчишек нужно будет защищать!

В общем, приходилось петь песню о Мире с практически кровным врагом. Да еще и не в своем платье. Ха! Вот бы мне тогда на политическую арену – справилась бы "на ура".

«Солнце навек! Счастье навек!

Так повелел человек!»

И все равно было что-то примиряющее нас с этим Ромкой. Что-то, что было вне наших драк и распрей. Что-то, что прощало ему выдергивание моих кос, а мне – царапанье его рук. Это был плакат, который мы, пятилетки в поношенных костюмчиках, с хлопковыми колготами, которые упрямо собирались на коленях складками, держали в руках. Плакат с огромным желтым солнцем и яркой радугой.

«Пусть всегда будет солнце!

Пусть всегда будет небо!

Пусть всегда будет мама!

Пусть всегда буду я!»