Солнечный луч. На перекрестке двух миров

– Для вас, дядюшка, – уточнила я. – Для меня же не прошло и года. Там, где я оказалась, мне всё еще двадцать пять. И за этот год я прожила невероятное множество событий и приключений. Но этого я не стану рассказывать при тетушке, однако от вас у меня секретов нет. И первое – это то место, куда меня переместил портал.

– Что же это за место, дитя? – подался ко мне граф.

– Белый мир, дядюшка, – ответила я и отвела взор, мысленно возвращаясь в зеленые леса Айдыгера.

– Белый мир?

– Мир Белого Духа, дядюшка, – кивнула я. – И это чудеснейшее место во всей Вселенной…

Глава 5

Вечер приблизился так незаметно, что о его начале я узнала лишь по свечам, которые внесла надменная графиня Доло. Ни на кого не глядя, она поставила канделябр на край стола в кабинете супруга, после развернулась и удалилась, гордо вздернув подбородок. Дядюшка проводил жену чуть насмешливым взглядом. Он скрыл улыбку, и я последовала его примеру.

Ее сиятельство изволила обижаться на нас и обижалась уже третий час. С того самого момента, когда граф, поцеловав ей руку, сказал:

– Мы оставим вас, дорогая. Мне надо дать отчет ее сиятельству по нашим делам. За три года накопилось немало новостей. Пусть нам не мешают.

– Как вам угодно, Сейрос, – ответила графиня, после поджала губы и ушла, шурша юбками.

Дело происходило возле дверей кабинета, куда мы подошли втроем после столовой. Тетушка намеревалась не отходить от нас, но ее вежливо спровадили. Разумеется, она обиделась, потому что за столом я рассказала вкратце, как меня столкнули в портал и я оказалась на другом конце света среди незнакомых мне людей. Почти правда, но только почти. Ашит в моем изложении превратилась в знахарку, а Танияр в местного князя. Ни о войне таганов, ни об илгизитах, ни о тайнах Белого мира я рассказывать при ней не стала. Дядюшка одобрительно кивал, но явно ждал, когда мы окажемся наедине и я расскажу много больше. Да и по нашему предприятию мне тоже хотелось поговорить и узнать новости, все-все новости, какие случились с нашими общими знакомыми в мое отсутствие.

За столом мы мало говорили о ком-то, кроме меня, мне лишь удалось узнать, что у Амбер нового прибавления в семействе не было и что Элдер продолжает писать картины, но больше для собственного удовольствия.

– Где-то через год после вашего исчезновения его сиятельство написал очаровательную картину, – говорил дядюшка. – На ней он изобразил двух юных девушек. Они, держась за руки, бредут по цветущему лугу. Он удивительно точно изобразил вас с Амберли. Я имею в виду не портретное сходство, в этом графу Гендрику нет равных, но душевную близость и характеры. Амбер трогательно склонила голову вам на плечо, а вы глядите на зрителя и улыбаетесь. От всего вашего образа лучится свет, который не видишь, но прекрасно чувствуешь. Ваша же кузина тиха и мечтательна, от нее веет покоем и умиротворением. Восхитительное полотно. Я пытался купить, но Элдер отказал. Эту картину он писал для супруги, потому даже сделать копию воспротивился.

А еще его сиятельство коротко рассказал о Фьере Гарде. Он по-прежнему был на хорошем счету у своего начальства, служил в прокуратуре и вел тихую жизнь семейного человека.

– Мы порой встречаемся с ним. Его милость стал менее живым. Более деловитый и мало напоминает того барона Гарда, с которым вы дурачились в Лакасе. Впрочем, о вас отзывается с неизменной теплотой и затаенной горечью. Вы были ему дороги, дитя. Как-то Фьер назвал вас сестрой, и именно так его милость вас и воспринимает. Если вы по-прежнему доверяете ему, думаю, барон будет счастлив не только получить известие, что вы живы, но и увидеться с вами.

Да, я хотела увидеться со всеми, о ком мы говорили, но более всего желала поскорее очутиться в Тибаде и прижать к груди моих дорогих родителей, глубину переживаний которых до конца осознала лишь в тот момент, когда его сиятельство схватился за сердце. И если уж он, знавший меня близко всего несколько лет, так глубоко был потрясен моим исчезновением, что здоровье его пошатнулось, то о матушке и говорить не стоит. Для нее я была от самого рождения ее солнечным лучиком. Баронесса Тенерис любила Амберли, но дышала мной. Я всегда оставалась ее обожаемым дитя. И батюшка, он ведь тоже во мне души не чаял, хоть и держался так, как предписывали правила. Как же им было тяжело услышать горестное известие…

Признаться, в ту же минуту, как пришло осознание, пробудился и стыд. Я столько времени гнала мысли о своих родных, опасаясь боли, пока их не помнила. А они в это время страдали… И даже вернувшись, меня больше печалила разлука с супругом и новым миром, даже хотелось просто написать письмо родителям, чтобы сказать, что жива, и поскорее вернуться назад. Но и в голову не пришло, как важно им не прочитать, а увидеть и обнять. А теперь поняла и устыдилась.