Солнечный огонь

"Кто ты? Кто ты? Кто..." - вопрос оборвался.

Поезд стоял на вокзале Нахчивана. Подхватив тюки, чемоданы, корзины, люди шумно покидали вагон. Абдуррахман вышел последним. Его высокая плечистая фигура, бледное от долгого пребывания в камере, истощенное лицо обращали на себя внимание. Но он ничего не замечал, весь устремленный в мыслях на скорое свидание с близкими. Лишь у выхода из здания вокзала словно обожгло затылок, и он, полуобернувшись, поймал тяжелый пристальный взгляд милиционера...

"Кто ты?.." - с горечью повторил про себя Абдуррахман и зло усмехнулся: этим в форме и спрашивать не надо, они в любой толпе безошибочно чуют бывших зеков. Ну что стоит сейчас остановить его и, хотя все документы в порядке, задержать... Ведь он бесправен и беззащитен перед этими мелкими ищейками, которые часто и сами не ведают, что творят, послушно выполняя волю хозяев-палачей. "Задержит..." - мысль эта полоснула его ножом. "Задержит буквально на пороге дома..." Сердце тоскливо сжалось, и его охватил жар. Крошечная точка страха набухала, разрасталась в мозгу, предательски подгоняя: беги, беги...

Он остановился. Перекинул залатанный вещмешок с одного плеча на другое, укротил внутреннюю дрожь. Глубоко вздохнул и, больше не оглядываясь, уверенно зашагал в город.

Около базара потолкался среди приехавших торговать сельчан. Стал осторожно искать того, кто бы смог по пути подбросить его ближе к дому. Наконец нашелся один, низенький худой старик Кафар киши. Оказалось, ему в Милах, решил навестить брата. Он и согласился без лишних уговоров подвезти Абдуррахмана. Ни о чем не расспрашивал, только зорко глянул из-под густых бровей, кивнул: "Садись!.." И при этом на лицо его будто набежала тень.

Из города выехали молча. Неказистая с виду серая лошадка бежала споро, хотя проселочная дорога была вся в ухабах, и подвода подпрыгивала и гремела колесами так, что казалось: вот-вот развалится. Начались сады, огороды, поля. Абдуррахман с жадностью вглядывался в родной пейзаж. С горечью отмечал, сколько пустующей, запущенной земли вокруг. Редко где виднелись фигуры сельчан с мотыгой в руках. Один из работающих поднял голову и долго смотрел из-под руки им в след. Ждал кого-то?.. Вдруг и у него кто-то, так же как Абдуррахман, мыкается по тюрьмам и лагерям?..

Низко склонялись ветви деревьев в садах под тяжестью поспевших яблок и груш. Золотом поблескивали плоды ароматной айвы... Даже сквозь поднимавшуюся густой пеленой пыль на дороге пробивался сладкий и терпкий фруктовый запах. Абдуррахман, будто рыба, выброшенная на берег, жадно ловил ртом воздух родины, вдыхал горечь жнивья, палой листвы, свежесть только что вскопанной земли. Долина уводила к горам. Все ближе и ближе их знакомые громады. Сколько раз лагерными студеными ночами он представлял Иланлы и Алинджу и, казалось, воспоминания о них придавали ему стойкости и силы, помогали не дрогнуть, не сломаться, хранить гордое молчаливое презрение и к крысиным уверткам уголовников-беспределыциков, и к произволу нелюдей в форме. До рези, до слез в глазах вглядывался Абдуррахман в открывавшийся перед ним, ошеломлявший красотой и величием простор. Кто-то очень сильно хотел, чтобы он больше никогда не увидел нахчиванской земли, ее гор.

"Эй, отец, - мучительно хочется крикнуть мне, стоящему на обочине дороги, по которой крестьянская подвода увозит Абдуррахмана домой. - Отец, я с тобой на этом пути. Я твоими глазами смотрю на это выцветшее от летнего зноя небо, на отяжелевшие от урожая сады, на цепочку вершин, на седой затылок Кафара киши, сердцем понявшего долю твою и не прерывавшего твоих дум. Я стараюсь пробиться сквозь время к какой-то точке, не материальной, не осязаемой, но не менее реальной, чем хлеб. Точке в той жизни, когда я еще не родился, ты даже еще не встретил мою мать, но - где-то же я был! Был рядом, вокруг, везде... В каплях теплого дождя, который пролился на вас при подъезде к Милаху, в последних осенних цветах на камнях... У нас с тобой общая память, отец, и ее неуловимое эфирное вещество так хрупко! Однако не в монументах, а именно в хрупком таится бессмертие. Именно на этом, почти невещественном, хрупком, как тонкие стебли цветов, неруко-творном, эфирном и записано все... Твоя жизнь и моя, жизнь наших детей и внуков... И, будто во сне, я зову: отец, оглянись, отец! Я здесь..."

Нет... Бодро бежит серая лошадка, мерно покачивается с вожжами в руках фигура Кафара киши. Все дальше и дальше от меня прямая спина отца, обтянутая стареньким пиджаком... Ветер лохматит черную копну его волос. В них еще не видать седины.

"Отец!.."

Он слегка оборачивается, когда повозка выезжает за поворот, и взгляды наши, разрывая непроницаемую для всего материального ткань времени, находят друг друга. Я отчетливо вижу слабую улыбку на его лице, напрягаясь из последних сил, замечаю, как шевелятся губы... Но слов из своего далека мне не разобрать...

Безмолвны сны...

"Абдуррахман вернулся!" - эта весть, словно эхо в окрестных горах, разнеслась по селу, и люди, побросав дела, потянулись к дому Гусейновых.