Солнечный призрак

Дорога, довольно долго бежавшая вдоль реки, обходила деревеньки, все глубже заводя меня в море холмов и пригорков, только я поднимался на одну возвышенность, рядом возникала новая. Только на юге у горизонта горы впивались в небо. Вилл больше не было, и окрестности казались нежилыми. Дорога петляла то вверх, то вниз, как большая белая змея, пробуждая во мне ощущение бесконечности.

У меня перед глазами возникали полотна Беноццо Гоццоли, любившего подобные пейзажи, и я бы не слишком удивился, если бы появились его волхвы[4] на красивых жеребцах и сопровождавшие их бойкие пажи.

Я издали заметил одинокую гору, поросшую необычно высокими деревьями. Она появлялась — в зависимости от того, куда вела меня дорога — то слева, то справа, то передо мной. Продвигаясь вперед, я заметил, то, что я принял за деревья, было стройными четырехугольными башнями. Одни из них казалось, достигали неба, иные выглядели как стрела, остановленная в середине полета, но все они были похожи неукротимой самоуверенной смелостью, способной бросить вызов самым мощным молниям. Всю эту площадь окружала солидная стена с торчащими башнями и башенками, издали она напоминала шахматную доску с разыгранной до середины партией с несколькими ладьями и пешками. Это должен был быть Сан-Джиминьяно, город, посетить который я хотел много лет, а сейчас было достаточно просто идти по дороге — и вскоре я окажусь у его ворот.

Идя далее, я с удивлением увидел, что белизна, поблескивающая на краях дороги, не имеет ничего общего с камнями, скорее наоборот — это были ракушки и обломки раковин устриц. Оказалось, что и саму дорогу покрывают останки морских созданий. Поля были устланы ракушками, маленькими и большими, разных форм. Некоторые из них, размером с талер, складывались в кучки, лишенные надежного основания. Я наткнулся на косяк устриц и окаменевшие кораллы, вросшие в землю.

Этот цветастый тосканский сад находился на дне древнего моря, на песчаной пустыне, над которой давным-давно бились могучие волны, а я поднялся достаточно высоко, чтобы объять взглядом весь этот бассейн, окруженный цепочкой гор.

Таинственный город сейчас был слева от меня, так близко, что я мог слышать воскресный перезвон колоколов. Башни размещались в самой высокой точке, они жались друг к другу, будто в страхе перед опасностью, остальной город лежал на склоне холма, укрывшись за мощными серыми стенами.

Дорога петляла еще с милю, и на ней не было и клочка тени. Невидимые цикады сопровождали меня своим проникновенным стрекотом, монотонным и потусторонним. Будто не хватало одного безжалостного света, нужно было меня беспокоить этой странной песней.

Оливковые деревья со срезанными верхушками были пострижены в форме широких и пустых в середине венков, чтобы солнце могло проникать в самую сердцевину. Но никаких других деревьев здесь не было, кроме кустов ежевики и диких роз, и небольших зарослей лаванды.

Я дошел до подножья горы, откуда пошел по мощеной улице. Вдруг за спиной раздался топот копыт, и мимо меня проехали на мулах двое мрачных мужчин в широких шляпах. Если бы не удары подков, я бы принял их за тени.

Я стоял перед красивой аркой из обветренного кирпича с прикрепленным зубчатым карнизом.

В нескольких шагах, в тени карликовых акаций в корыто лилась холодная вода. Я хотел напиться, но струйка, подхваченная порывом ветра, пролетела мимо моей руки. Мне показалось, что я сплю. В то время, когда внизу, на равнине солнце сжигало неподвижные стебли травы, здесь, на горе, дуло и выло, будто бы я пришел в страну ветров.

Под акацией на деревянной лавке сидела женщина, кормившая грудью младенца. Она была неподвижна, как каменная статуя, и смотрела перед собой уставшим, безнадежным взглядом.

Я поздоровался и спросил, попал ли я в Сан-Джиминьяно. Женщина подняла голову и посмотрела на меня с такой тоской в глазах, что я положил монету на ее колени.

Я вышел на длинную пустынную улицу, холодную и мрачную как подвал, и пошел вглубь города между двумя рядами дворцов, кое-где соединенных между собой подвесными мостами. Время от времени поперечные улицы, по которым гулял ветер, позволяли увидеть синеву неба. Улица вывела меня на площадь с кафедральным собором. На площади находились те странные башни. Самая высокая башня ратуши была украшена орнаментальным карнизом, остальные обходились без украшений. Башни казались прикованными к горе. Я испугался наглой дерзости, исходившей от этих строений. Только преступление могло вознести их так высоко, что, казалось, они оскорбляют небо.

Несмотря на жару, царившую на изнывающей от зноя площади, я вздрогнул — ощутил вокруг себя ауру застывших столетий. Здесь должны были жить железные люди, жестокие и агрессивные, неразборчивые в средствах, если речь идет о придании своему городу роскошного вида. Мне стало жаль их потомков, приговоренных к растительной жизни в тени этих башен.