Солнечный щит

Мои волосы стали чуть длиннее, торчали. Порезы зажили. Я игнорировала укол возмущения в животе, представила, как выглядела бы со своими украшениями на бритой голове — гребни с камнями, резные шпильки и сияющие безделушки на черных волосах. До того, как покинуть замок Толукум, я сидела для наброска портрета артистов, продумывала разные прически и украшения. Мы выбрали нить янтарных бархатцев, соединенных хорошей золотой цепочкой. С длинными волосами, собранными высоко на голове, казалось, что это солнце сверкало на росе. Теперь я выглядела бы так, словно голову облепила паутина. Я улыбнулась от мысли.

Больно. Улыбка стала гримасой.

Меня нельзя было назвать ленивой. Я проверяла маленькую камеру много раз в день. Но я нашла тут только три интересные вещи, кроме моего тела, отходов от меня и еды дважды в день. Первой было ведро для моих отходов. Я хорошо его знала, но оно не помогло бы мне в других целях. Это было деревянное ведро с двумя металлическими кольцами, сдерживающими его части, и оно было слишком низким, чтобы с него дотянуться до окошка. Но даже так, я не могла бы перевернуть его, не расплескав содержимое, а условия и без того были плохими.

Вторым была моя кровать — сплетенный из тростинок матрац и шерстяное одеяло. Матрац кололся, был лишь немного лучше сна на грязном полу. Я знаю, я проверяла. Шерстяное одеяло было слишком коротким — мои ноги торчали с другой стороны. Я была низкой и пухлой, и они не смогли найти одеяло, чтобы покрыло все мое тело? Думаю, они сделали это намеренно.

Третьим было окошко, которое могло быть просто для проветривания кладовой. Я не могла за что-нибудь ухватиться и посмотреть в дырку. Даже если и было, мне бы не хватило сейчас сил. Я могла подставить руку под луч солнца, пока он падал на дальнюю стену. Я не видела деревьев за окном, где бы ни встала. Это означало, что я уже не была в Моквайе, на это указывали и сухой воздух с грубыми стенами. Я была в пустыне Феринно, наверное, в Пасуле, где не было людей.

Я заметила, что кусочек неба в окошке был единственным цветом в моей камере. Одежда была бесцветной и бесформенной, как и матрац с одеялом. Ведро с отходами было чуть темнее земляного пола. Даже моя кожа медленно становилась цвета выцветшей глины на стенах. Порой я гадала, были ли мои глаза все еще темно-карими, или и они стали бесцветными, оставив мне серо-коричневый мир. Тут не было Молитвы цветов, не было спешки заметить небо, даже если влаги хватало бы на радугу, она вряд ли появилась бы так, чтобы я увидела в окошко.

Но кое-что тут происходило, где бы я ни оказалась — кое-что дикое и красивое. Это напугало меня в первый раз, полную боли и паники, почти сходящую с ума. Но теперь я убедила сюда, что мне не казалось, и это стало радовать меня каждый день.

Летучие мыши.

Тысячи, миллионы. Каждую ночь, когда небо за окошком темнело, они взлетали в воздух живой тучей. Я не знала, откуда они были — из пещер, наверное, хотя я не помнила пещеры в Феринно, но я мало знала о пустыне. Место точно было просторным. Они проносились мимо моего окошка реками, небо чернело, они пищали. После первых жутких дней, когда боль в голове стала терпимее, я встала под окошком, смотрела, слушала и нюхала — от них воняло гуано и аммиаком. Но и я воняла, так что мы были схожи. Теперь они стали для меня определением времени. Час летучих мышей. Но теперь они летали реже, я успевала уснуть, так что их первый массовый полет стал самым важным воспоминанием тут. Это помогало держаться.

Если сильно повезет, они могли и спасти меня.

Такой была моя жизнь теперь — четыре стены, пол, потолок, пара предметов и окошко в мир. Летучие мыши и воздух. Когда голова прояснилась, я села и смотрела, как краски возвращаются в мой кусочек неба. Бледно-розовый и желтый утром становились синим, потом оранжевым, индиго, черным как летучие мыши, а потом как ночь. И так по кругу. Я вскоре смогла придумать названия для каждого изменения цвета. Скоро я смогу отличить оттенки. Скоро я смогу знать спектр красок лучше, чем любой ашоки.

Или так, или умереть от скуки.

Если план побега не сработает, меня, скорее всего, и будет ждать смерть.

6

Веран

Зал Ашоки мерцал всеми оттенками бирюзового, начиная с цвета яиц зимородка и заканчивая таким темным зеленым, что он был почти черным. Я замер на пороге с Элоиз, разглядывал комнату. Среди толпы были высокие статуи на мраморных пьедесталах, их белые каменные наряды застыли в движении. У каждого в руках был инструмент — маленький барабан, лира. Ашоки — легендарные сочинители речей, влияющие на политику страны. Кусочки поэзии были вырезаны на пьедесталах — воспоминания об их любимых куплетах.

— О, смотрите, — бодро сказал Ро за нами. — Молодежь в естественной среде обитания, — он указал на длинный банкетный стол с множеством закусок, где несколько старших детей министров Моквайи и несколько юных политиков общались. Там был и принц Яно. Он прогнал нас в ту сторону. — Идите. Заводите друзей.

Я склонился к Элоиз, он ушел к королеве Исме.

— Он знает, что нам не по шесть лет?