Солнечный щит

— Нет. И я не отправлю туда Сайфа или Пикла по той же причине. Лила не может защититься сама. Седж не пойдет из-за кольца раба на шее. Снейктаун закрыт для нас, Роза. Пасул или ничего, если там не висят плакаты.

— Тогда я поеду в Пасул.

— Что с тобой такое? Нет!

— Что с тобой? — парировала она. — Ты ведешь себя так, словно я не помогала тебе перевернуть больше дюжины карет и вдвое больше телег. Это ложная вина выжившего? Ты все еще укоряешь себя в том, что я потеряла часть ноги?

Я гневно взмахнула топором, вонзила его глубоко в дерево. Я стала вытаскивать его, и древко вырвалось, а наконечник остался в стволе. Я выругалась и отбросила древко. Оно, крутясь, пропало в роще дубов.

Роза презрительно фыркнула.

— Я хотела сказать, что хотя бы древко не сломалось, но…

Я села на землю, потирая ладонью лоб, оставила это так. Запах летучих мышей появился в носу.

— Зачем ты напомнила об этом?

— Не я одна одержима воспоминаниями.

Нет, ведь это была не ее вина. Она была или пьяной, или без сознания большую часть. Я помнила каждый миг — как бык несся, как его рог пробил ногу Розы. Роза взлетела в воздух, кашляла из-за виски, который ей дали, чтобы начать операцию прямо там, где быка пытались клеймить. Звук пилы, и как она вонзалась в кожу и дальше, двигаясь туда-сюда. Скотовод стиснул зубы, грязные пальцы сжимали пилу, он ругался.

«Проклятье, Нит, заткнись и держи ее. Если бы ты держала калитку, как я сказал, этого не произошло бы».

Я потерла глаза.

— Это была моя вина. Я должна была удерживать калитку закрытой.

— Эй, тот бык был больше тысячи пудов мышц и безумия. Если он хотел вырваться из загона, твое тощее тело не остановило бы его, — она бросила в меня кусочком ветки. — И так мы смогли уйти от них, да? Они недооценили меня и тебя. Разве ты не рада?

— Нет. У тебя нет ноги.

— Да, у меня нет голени, и что? Ты ведешь себя так, словно человеку нужно быть целым, чтобы его считали личностью. Это утомительно, Ларк. Я уже не такая быстрая, но хорошо езжу верхом, и у меня зрение лучше, чем у тебя. Хватит относиться ко мне, как к калеке на кровати. Вырасти. Решай свои проблемы, а потом мои.

Я услышала, как Крыс вздохнул — он делал так, когда напряжение было на высоте. Роза хмуро глядела на меня, приподняв бровь. Я вздохнула.

— Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло, — я не смогла добавить «ты — единственная семья, которая у меня есть».

— Это мы не можем обещать, — она продолжила ломать ветки. — Тем более, ты. Слушай. Дай мне и Сайфу съездить в Пасул. Мы отправимся завтра. Пока нас не будет, ты возьмешь Пикла и Седж к реке и оттащишь тополь. Пусть Андрас поможет. Постройте стену из хвороста в восемь футов высотой. А потом вернемся, будем пировать мясом и картошкой, хорошим печеньем. Хорошо?

Я выдохнула.

— Хорошо. Возьми и сала.

Она кивнула.

— И бобы.

— Одеяла.

— Мыло, — сказала она. — То, в котором лепестки цветов.

— Масло для кожи головы с ароматом, — мы уже выдумывали.

— И двадцать голов скота.

— И мраморный фонтан с чистой водой.

— Бинты, — добавила она. — Это нам нужно. У меня месячные, у Лилы были судороги. Она, наверное, будет снова мучиться от них. Прости, фонтан напомнил.

Я хмыкнула и вытерла свой лоб банданой.

— Тогда возьми немного того чая, — я подумала о топоре, вонзенном в дерево. — И новый топор.

— Вот уж нет, — она указала на кусты. — Ты заберешь древко оттуда, и если загонишь занозы — это твоя вина.

— Ты сама меня вынудила.

— Это ты сделала, любимая, — она завязала последнюю охапку хвороста. — Отнеси это Седжу. Он хотел чем-то занять руки. Я не хочу, чтобы он добавлял к моей ноге колеса.

Я вздохнула и встала. Она протянула руки, чтобы я ее подняла.

— Роза, прости, — сказала я, она сунула костыль под руку. — Я не хотела вести себя так, словно ты не можешь о себе позаботиться. Я не знаю, что делала бы без тебя.

— Бросала бы в гневе все из лагеря в кусты, — она толкнула меня к роще.

Я не успела решиться и пойти в колючие ветки, за нами послышались бегущие шаги. Сайф появился из-за камня, его черные глаза напряженно сверкали.

— Что такое? — спросила я. — Карета? Сейчас я за ней не пойду.

— Нет, — его лицо было яростным. — Телега.

14

Веран

Я проснулся на полу.

Черт.

Я перегрузил себя прошлой ночью. Я должен был знать лучше.

В дверь постучали, звук точно разбудил меня. Я стал барахтаться в одеялах, тело было слабым. Локти болели, значит, я упал на них. Я поднялся на ноги, шатаясь, и вышел в приемную. Я сначала повернул не туда, к стеклянному балкону, а потом развернулся и прошел к двери.

На пороге стоял слуга в черной ливрее замка, сжимал коробку.

Он что-то сказал, и я не понял слова. В конце его голос стал выше, словно он задавал вопрос.

— Что? — выдавил я.

Он моргнул.

— Что? — повторил он.

О, точно. Язык. Моквайский. Он говорил на моквайском, а я ответил на восточном. Я покачал головой, словно приводил мозги в порядок. Все тело болело.

— Простите, — сказал я на моквайском. — Я, кхм, плохо спал. Что вы сказали?

— Вы потеряли обувь?

Обувь?

— Не думаю.

— Мне сказали, что это ваша обувь, сэр, — он поднял крышку.