Солнечный свет

Вроде бы заживший рубец на груди снова открылся и кровоточил. Близился разгар лета, а я, всегда носившая минимум одежды, насколько позволяли приличия, – в пекарне чертовски жарко, – неожиданно стала надевать душные футболки с высоким воротом. Нельзя истекать кровью в пекарне, где всякий может тебя видеть. Я еще раз сходила к доктору – он сказал «хмм» и первым делом спросил, вспомнила ли я, как получила рану. Я ответила «нет». Он выдал мне новую мазь и отправил домой. На какое-то время рана вроде бы зажила, но затем открылась опять. Я научилась заклеивать ее марлей, не надевать одежды с вырезом и носить пестрые многоцветные лифчики – к счастью, на них была мода, и я выглядела так, будто попросту не особо удачно пытаюсь следовать моде.

Мэл, конечно, знал больше. Если бы не он, я прекратила бы ходить к доктору, но Мэл упрям как осел, когда хочет, а в этом вопросе – хотел, пропади он пропадом. Пришлось вернуться к врачу. Доктор забеспокоился и хотел отправить меня к специалисту. «Специалисту в какой области?» – хотела спросить я, но не осмелилась. Боялась проговориться, боялась, что моя совесть начнет как-то просачиваться через разрез, как кровь и лимфа продолжали сочиться сквозь разрез в коже. Я отказалась ехать к специалисту.

Копы заявлялись в кофейню, по крайней мере, раз в неделю – «проверить, как у меня дела». Любой из наших хоть частично осведомленных завсегдатаев знал, что королева «Булочек-с-Корицей», она же главный пекарь, исчезла на несколько дней при загадочных обстоятельствах, и, что бы с ней ни случилось, событие все еще бросает тень на весь персонал «Кофейни Чарли». В общем, это знали все. А вот наши завсегдатаи из ООД осведомлены более чем частично – на то они и ООД. Потому копы приходили, оодовцы наблюдали за копами, копы – за ними. Наверно, над этим стоило бы посмеяться. Но не хотелось.

Я думаю, Пат и Джесс на самом деле догадывались о правде – хотя не могу представить, откуда. Может, они полагали, что меня порвали вурдалаки или еще кто-то, хотя вурдалаки не настолько предусмотрительны, чтобы запасать будущую еду. Но происшествие имело место, и ребята из сил поддержания порядка хотели тут у нас что-нибудь поддержать.

Они не суетились. Если преступление совершили люди, делом с радостью займутся копы. Если нелюди – делом с радостью займется ООД. Но партнера для танцев должна была выбрать я. А я не выбирала, и это беспокоило оба ведомства.

Я стала замечать интересную разницу: одни люди и впрямь беспокоились за меня – или за безопасность общества, поскольку за то им платили жалованье, а другим просто хотелось узнать больше, как бы сидя перед ТВ или читая заштатный журнал с заголовками вроде «Я съела своего ребенка-нелюдя». Жареные факты, с пивом и салатом.

Самый серьезный недостаток умолчания – оно создает вокруг случившегося ореол тайны, а природа сплетен не выносит необъясненного вакуума. Значит, скоро все будут «знать»: что бы там ни случилось – Другие точно замешаны (так история получалась интереснее). Думается, они рады будут предположить, что замешаны Темнейшие Другие – вышла бы самая увлекательная история, да только ее портит тот факт, что я еще здесь, ведь никто не спасался от вампиров.

Никто не спасался от вампиров.

Я не знаю, входили ООД в число тех, кто знал это железно, или нет, но спрашивать не собиралась.

Между тем, были еще кошмары. Они безжалостно продолжали мне сниться. Не становились лучше или легче, не являлись реже. Нет смысла их описывать – кошмары делает кошмарами то, как ты себя в них чувствуешь, а не количество трупов и крови. Эти оставляли плохие ощущения. И, конечно, в них всегда фигурировали вампиры. Иногда на меня глядели десятки пар глаз, – и я знала, что смотреть в них нельзя, да вот, куда ни посмотрю – там горело еще больше глаз, а свои я закрыть не могла. Иногда я просто понимала, что нахожусь в ужасном месте, и оно отравляет меня, и даже если я вроде как выберусь оттуда – то унесу его в себе. Еще в кошмарах так или иначе неизменно присутствовала кровь. Однажды я как будто проснулась – а моя кровать плавала в крови. В другой раз я носила клубнично-красное платье, сделанное из крови. Но худшие кошмары – те, где я сама была вампиром. Во рту была кровь, сердце не билось, и мысли занимало что-то странное и жуткое, чего раньше я себе даже не представляла; во сне я думала, что таких мыслей у меня быть не может, потому что я человек, а потом вспоминала: не человек – вампир. Будучи вампиром, я видела мир по-другому.

Я говорила себе, что те два дня у озера – просто свершившийся факт, не более. Сны – как рана на груди: мозг тоже получил рану. Синяки и царапины проблемой не являлись, – конечно, они зажили быстро. А сны о вампирах видят все; мы растем, видя их во снах. Они – первые и худшие чудовища, которые поселяются у каждого под кроватью. Пугают и оборотни, и демон, уставший притворяться человеком и не следовать малоприятному демонскому образу жизни, но большей частью – вампиры.