Сольник

Плюс один, ноль, плюс два, почернела Зима,
раскумарил Январь мир, сошедший с ума!
С юга ветер приполз, неспособный на бег,
пожирает, дохляк, пересоленный снег.
А за ним, как чума, — Весна!

А на Невский слеталася стая сапог,
а на Невском такая стоит кутерьма,
а над Невским в глазок наблюдает тюрьма,
состоящая из одиноких мужчин,
не нашедших причин дарового тепла.
Непонятна весьма — Весна.

Из Сайгона-влагалища, как тараканище,
выполз на свет, собирая рубли,
волосатый пескарь: «Налетай, хиппари!
Продаю за бесценок свои попурри!»

А в каналах вода отражает мосты,
и обрывы дворцов, и колонны-леса,
и стога куполов, и курятник-киоск,
раздающий за так связки вяленых роз!

А культура, вспотев в целлофане дождей,
объявляет для всех Ночи Белых Ножей,
и боимся все мы, что дойдем до войны…
Виновата она — Весна.

Эй, Ленинград,
Петербург,
Петроградище,
Марсово пастбище,
зимнее кладбище,
отпрыск России,
на мать не похожий,
бледный, худой,
евроглазый прохожий.
Герр Ленинград,
до пупа затоваренный,
жареный, пареный,
дареный, краденый.
Мсье Ленинград,
революцией меченный,
мебель паливший,
Дон перекалеченный.
С окнами, бабками,
львами, титанами,
липами, сфинксами,
медью, «Аврорами».
Сэр Ленинград,
Вы теплом избалованы,
Вы в январе
уже перецелованы
жадной весной.
Ваши с ней откровения
вскрыли мне вены
тоски и сомнения.
Пан Ленинград,
я влюбился без памяти
в Ваши стальные глаза…
Напои допьяна, Весна.

в иерусалимском серебре…

В Иерусалимском серебре,
Одета в ночь, судьбу и камни,
Ты помолилась о заре,
Но в небесах закрыты ставни.

Ты вспоминала обо мне,
Не знала, что настолько грешен
В Иерусалимском серебре
Вид голых яблонь и черешен.

черный пес петербург

(1992)