Солнце

– Значит, справедливости нет? – спрашиваю я, чувствуя себя маленькой девочкой.

– Нет. Есть только борьба: с системой, с людьми, с собой, – жестко отвечает Джессика. – Ты должна бороться. И твоя подруга. И тетя. Иначе вы не выживете.

– И как мне бороться с теми, кто контролирует начальника бюро? – ухмыляюсь я. – Как мне бороться с Мунлайтами? Против них – я ничто.

– Борись не против них, а против себя. Заставь себя забыть это и идти дальше, – говорит она. – Если ты погрязнешь в мыслях о горе или мести – ты пропала.

Как моя мать, думаю я. Она – погрязла.

Я хрипло смеюсь и снова пью. Мне всегда приходилось бороться: за любовь матери, за музыку, за существование. Теперь – за тетю и брата. А бороться за любовь я не стала – предала ее.

– Я буду петь вместо Дианы на концерте, – сообщаю я Джессике зачем-то.

– Знаю. Перетерпи, малышка, – говорит она. – Когда Аарон займет свое место, я помогу тебе.

Мне остается лишь смеяться – алкоголь начинает накрывать меня. А губы еще больше горят – будто Дастин прекратил целовать меня только что, а не много часов назад.

– Ложись спать, – велит Джессика. – С утра ты должна быть бодрой. Я останусь ночевать здесь. Все равно завтра должна буду привезти тебя на студию.

Мы расходимся по разным комнатам. Я принимаю душ, пытаясь привести разбегающиеся мысли в порядок, и вода льется прямо на голову – мокрые темно-медные пряди липнут к моим плечам. Я снова думаю о Дастине: его руках, губах и дыхании. И сердцебиение само собой учащается.

Чтобы вытравить из себя эти мысли, я делаю воду холоднее и из душевой кабинки выхожу замерзшая.

Я лежу в своей кровати и смотрю на убывающий тонкий месяц, чей свет слабо льется в комнату. В моих пальцах – кулон в виде солнца, который вернул мне Дастин. Душу греет мысль о том, что он все еще любит меня. Несмотря ни на что. Такой, как он, – такую, как я. Однако стоит мне осознать, какую боль я причиняю ему, как я начинаю плакать. И царапаю руки, чтобы боль заглушила слезы. Про себя я тысячу раз повторяю слова извинения, но знаю, что Дастин их не услышит.

Нам не суждено быть вместе.

Когда я почти засыпаю, мой телефон звонит. Если честно, сначала я думаю, что это Дастин, и все внутри тотчас переворачивается. Однако это не он.

– Да, – шепчу я, боясь разбудить Джессику. И слышу голос Оливер. Родной, незабытый.

– Ховард? Ховард, это же ты? – спрашивает он, и я понимаю, что Оливер пьян.

– Я, – мой голос тих и сух.

– Какого черта?! – кричит он в трубку так оглушительно, что мне приходится отодвинуть телефон от уха. – Какого черта ты бросила нас?! Ты бросила все, что мы создавали!

– Прости. Так вышло.

– Что-о-о? – тянет он. – Так вышло? Твою мать, Ховард! Так не отвечают! Ты кинула нас!

– Где ты взял мой номер? – спрашиваю я устало.

– У Чета. Не бойся, Ховард, он и не знает, – отвечает Оливер. – Он обещал хранить твою тайну.

И друг пьяно хохочет.

– Прости, – говорю я.

– Пошла ты в задницу! Прости – и это все?! Мы чуть с ума не сошли и… И эта идиотка – она не может петь, как ты, – доверительно сообщает Оливер, наверное, имея в виду Конни. – А Кирстен… Моя девочка скучает по тебе! Ты и ее послала! Исчезла, своровав бабки. Только, мисс Предательница… – Он затихает на мгновение и выдает: – Я знаю, вместо кого ты поешь. Я с самого начала говорил им, а они не верили.

По моим рукам бегут мурашки.

– Молчи, – отвечаю я. – Пожалуйста, молчи.

– Чет сказал, что тебе нужны были бабки. Они заплатили тебе, да? Поэтому ты все бросила. Ненавижу тебя. – Голос Оливера зол – алкоголь всегда делает его агрессивным.

– Мне пора.

– Чертова предательница.

Он кричит что-то еще, но я отключаюсь. И вырубаю у телефона звук. Мне остается надеяться только на то, что мои звонки не прослушиваются.

Я устала бояться. Но я должна бороться. И пусть моя борьба будет с самой с собой… Я все равно стану идти вперед. Я – не такая, как мать.

С этой мыслью я засыпаю.

Утро начинается слишком рано – сразу после рассвета, похожего на северное сияние. Я снова проверяю новости, облегченно вздыхаю, не обнаружив своих фото, молча завтракаю, собираюсь и привычно сажусь в машину Джессики. Она довозит меня до студии и уезжает. Остальные приезжают часам к десяти, когда начинается дождь, а последними появляются миссис Мунлайт и Диана, которая выглядит так болезненно, словно отравилась. Она бледна и ужасно всем недовольна.

С командой техников и звукорежиссером начинается обсуждение того, как будет происходить живой концерт. Они, как и музыканты, посвящены в тайну Дианы – каждого с семьей Мунлайтов связывает договор. Диана почти не участвует в обсуждении. Сидит в своем кресле, скрестив руки и ноги. Она похожа на Снежную королеву, которая отстранена от всего живого мира. Но когда меня просят передать ей бумаги и я случайно касаюсь ладонью ее длинных тонких пальцев, то замечаю, что они дрожат, хоть она и пытается это скрыть.