Солнце для мертвых глаз

Однако Гарриет продолжала смотреть на себя, невзирая на все эти замечания, и, глядя сейчас в зеркало, делала все то, что он тогда перечислил, и даже больше: прикрывала глаза, чтобы морщины вокруг рта расплывались, и прикрывала рукой глубокие горизонтальные складки, пересекавшие шею. Со всеми этими ухищрениями картина получалась вполне приятной: до нелепости молодая для пятидесяти с хвостом женщина. Пока она любовалась собой, зазвонил телефон.

Это был Кевин, стекольщик. Можно ему прийти завтра часов в одиннадцать? Гарриет с радостью ответила, что можно. По голосу ему было лет девятнадцать.

Глава 21

Они пошли в паб, ближайший к дому Франсин. Он располагался в бывшем придорожном буфете. Здание из красного кирпича постройки 30-х годов стояло на перекрестке и выглядело снаружи огромным, однако внутри помещение оказалось крохотным. В зале, забитом «фруктовыми машинами»[40], было накурено и шумно. Тедди пил воду, она – апельсиновый сок.

Он заговорил с ней о пабе, как он уродлив, какой позор, что такие здания могли строить, что они и сейчас продолжают стоять. Их следовало бы снести, такие места нужно уничтожать, все, что настолько безобразно или хотя бы наполовину уродливо, нужно сносить бульдозером, сравнивать с землей. Разрешать существовать можно только красивым вещам, чтобы все, куда падает взгляд, радовало глаз и пробуждало приятные эмоции.

Франсин слушала и кивала, потому что тот говорил хорошо и, казалось, разбирался во всем этом. Интуитивно она поняла, что, даже если он ни в чем не разбирается, это просто его способ ухаживания за ней, что его восхваление красивых вещей – это выражение его восхищения ею.

– Мне бы тоже хотелось жить в красивом доме, – сказала Франсин, – но не судьба. А у тебя красивый дом?

Тедди не хотел, чтобы она когда-либо увидела его – ни за что. Он помотал головой. В нем поднялась волна гнева при мысли, что ему некуда привести ее, что нет такого места, которое соответствовало ей и которого он не стыдился бы.

– А я когда-то жила в красивом доме, – сказала Франсин и подумала о том коттедже, чья красота была испорчена случившимися в нем событиями. – Ты живешь дома?

А где еще можно жить? Ведь там, где живет человек, и есть дом, не так ли?

– Ну, то есть с родителями?

– Мои родители умерли.

– Прости, – сказала Франсин. – Я знаю, каково это. Моя мама тоже умерла.

Она никогда не расскажет ему, как умерла ее мама, как пряталась в шкафу и слышала шаги мужчины и выстрел. Франсин не станет чернить их дружбу – если знакомство перерастет в дружбу – всем этим. Она перевела разговор на свою «академку», на работу, с которой уволилась, на будущее место службы. Тедди слушал, но не задавал вопросов. Франсин не могла знать, что тот не вникает в смысл ее слов, а слушает лишь ее голос, ее интонации и тембр, красивый, как у актрисы в одной телевизионной пьесе, говор, поставленный школой «Шамплейн».

– Я сказала ей, что встречаюсь с подружкой, – сказала Франсин, – что иду гулять с Холли. Ты помнишь мою подругу Холли?

– А должен?

– На выставке.

– Да, – ответил Тедди, – да, – и добавил: – Она страхолюдина.

Франсин была шокирована.

– Ничего подобного, она очень милая. Все так говорят. Она очень нравится мужчинам.

– Рядом с тобой, – сказал он, и его слова зазвучали серьезно и значительно, – она похожа на жабу рядом с принцессой.

Франсин рассмеялась, а через секунду рассмеялся и он, мрачно, как будто не умел выражать свои чувства таким образом. Вскоре они двинулись в обратный путь, но по дороге зашли в маленький парк и сели на скамейку. Вечер был мягким, еще не осенним. Так как Тедди молчал и, по всей видимости, ждал, когда заговорит она, Франсин вспомнила, в чем состояла главная причина, побудившая ее позвонить ему. Ей нужен был человек, которому можно было бы довериться, кто не входил бы в круг неугомонных школьных подруг, кто-то новый, некто – странно, что это слово пришло ей на ум, – кто ценил бы ее. Поэтому, сидя в сумерках рядом с Тедди на этой парковой скамейке, Франсин рассказывала ему, как мачеха лишает ее свободы и не спускает с нее глаз, как следит за каждым ее движением и пытается вкрасться к ней в доверие. И как та боится, что Джулия и отец в конечном итоге спеленают ее, найдут способ посадить под замок и помешают поступить в Оксфорд.

Тедди не перебивал. Он слушал и изредка кивал. Она ожидала от него советов того сорта, которые обычно выдавали Холли и Миранда, и страшилась их, однако он не предлагал никаких решений. Тедди вел себя так, как следует вести себя психотерапевту, радиослушателю, телефонной трубке – впитывал в себя все лучшее, чтобы понять. Все реальное, а не про всяких там Джулий. Когда они пошли дальше, он взял ее за руку. Ни одному человеку, чувствовала Франсин, ни разу не удавалось столь правильно выбрать момент и совершить столь нужное ей действие.

Если бы он поцеловал ее перед расставанием, она бы испугалась и, наверное, испытала шок. Тедди не поцеловал, а сказал, причем так, словно в этом не было никаких сомнений, словно все было условлено и намечено некими высшими силами или судьбой: