Солнце для мертвых

Прибор ехал уже далеко от центра. Троллейбус наполовину опустел, и пора было возвращаться на исходные позиции. Тем более, что охота на этот раз была не очень удачной. Он стоял у выхода, прислонившись спиной к поручням, явно мешая выходящим. Он их ненавидел сейчас — это из-за них, настороженных и нищих, он не мог отдыхать, он должен был продолжить свою работу. Лениво отругиваясь, когда кто-нибудь из выходящих-входящих выражал недовольство по поводу его позиции в дверях, Прибор уже прикидывал, где лучше пересесть на другой маршрут, когда чья-то сильная рука сжала его предплечье.

Прибор обернулся. Увидел странное, будто затянутое паутиной лицо сидящего пассажира. Попытался высвободиться.

— Ты чего, дядя?

Мужчина молчал, молча глядя сквозь него. Хватка — холодная, стальная, — не ослабевала.

— Да пусти ты! Слышь? Гомик, что ли? Голубой?

Все лица уже повернулись к ним. Кажется, сочувствие уже мелькало на них.

— Чего пристаешь? — фальцетом сказал Прибор. — Совсем обнаглел!..

Голос был плачущим. И тут же некий ветеран — толстопузый и толстозадый, — пробулькал на весь троллейбус:

— Уже средь бела дня к мальчишкам пристают. Маньяки.

А после:

— Отпусти мальчонку, педераст!

Троллейбус заволновался. Хватка стала слабеть, но Прибор был еще настороже, сжимая в кармане другой рукой свое верное лезвие от опасной бритвы, спрятанное в кастетоподобном кольце из тяжелой черной пластмассы.

Ему вдруг стало холодно. Холод от руки незнакомца проник сквозь куртку, так, что занемело предплечье. Холод ударил в голову — как от ледяной воды в жаркий день.

— Пусти, ну! — рванулся Прибор. Заскрипели, разъезжаясь в стороны, двери. Прибор рванулся к выходу, одновременно полоснув лезвием по державшей его руке. По звуку он понял, что достал до кости. Но ни вскрика, ни крови не последовало. Незнакомец лишь слегка ослабил хватку, и тогда, остервенясь, Прибор несколько раз взмахнул лезвием, нажимая изо всех сил. И, почувствовав, наконец, свободу, с тяжело бьющимся сердцем, выпрыгнул из троллейбуса. Не оглянулся, хотя сзади послышался какой-то шум. Нырнул в проход между гаражами, пробежал по тропинке, миновал загаженный задний двор магазина, и остановился за кучей деревянной тары, почувствовав себя в безопасности. Взгляд его упал вниз. Он вдруг увидел безжизненную синеватую человеческую кисть, висевшую на его рукаве в смертельной хватке. Белая кость торчала из-под натянувшейся кожи. И — ни капли крови.

Прибор вскрикнул и стал отрывать от себя чужую холодную руку. С трудом оторвал, едва не порвав рукав. Отбросил в снег. В ужасе взглянул на нее, будто ожидая, что она сейчас сама подползет к нему и вцепится в глотку, как в фильме.

Но синяя кисть, скрюченная от усилия, по-хирургически точно отделенная от лучевой кости, безжизненно валялась в сугробе, напоминая восковую руку манекена.

Прибор выругался. Воровато оглянулся по сторонам. Ничего подозрительного. Его замутило и чуть не вырвало. Он отвернулся от отрезанной руки (холодец хренов), втянул носом воздух. Кажется, полегчало. Надо идти. Он обогнул гору ящиков и вдруг лицом к лицу столкнулся с тем же незнакомцем. Лицо будто в паутине. Ледяная рука схватила Прибора за шиворот.

— Ты… ты… — прохрипел Прибор, потому что ворот куртки больно сдавил ему горло, а ноги уже не касались земли.

Незнакомец открыл черный рот, силясь что-то выговорить. Мертвой жутью дохнуло на Прибора из этого страшного рта, и Прибор уже почти машинально порезал этот рот едва ли не до уха. Под кожей блеснула кость. Железная рука подняла Прибора еще выше над землей и швырнула в стену. Прибор упал, ударившись головой. Но нет, так просто его не взять… Он вскочил, шатаясь, бросился на незнакомца, размахивая лезвием перед собой. Он еще чувствовал, как лезвие легко, с тихим шелестом, рассекло куртку незнакомца и стало кромсать грудь. Потом острая невыносимая боль пронзила его руку. Прибор потерял сознание.

Черный снег осветился жгучей бело-красной струей. Мертвец выкрутил, выломал руку, сжимавшую лезвие, вырвал ее из тела и отбросил. Она, еще живая, упала рядом с мертвой отрезанной кистью.

Мертвец посмотрел на распростертое тело, вокруг которого растекалась сияющая жидкость, пачкая девственную тьму снега. Мертвец ничего не чувствовал. Он поднял голову. Синее солнце светило прямо в его незрячие глаза.

Это еще не конец. Он должен действовать. Мертвые — они следят за ним. Они надеются. И он будет верен им до конца.

Он наклонился, поднял лезвие, выпавшее во время схватки. С удивлением рассмотрел его. Какое оно удобное, гладкое. С темным мертвым отливом. То спрячется в рукояти, то вновь появится.

Он стал водить лезвием по лицу поверженного Прибора. Вверх-вниз, справа — влево. Он будто творил некие письмена, ведомые только ему и его миру.

Через минуту он пошел прочь. На черном снегу остался оскаленный череп с кровянистыми пучками обрезанных сухожилий и мышц. Само лицо, порезанное лепестками, обрамляло череп, делая его похожим на подсолнух.