Солнце и кошка

— Нет, я не против Шекспира. Но поймите вы — только наука, наука! — поможет человеку достичь совершенства!..

Она подумала, что он слишком много выпил, не надо бы ему столько пить... Но глаза у него были трезвые, тоскливые...

Стояла осень, пора листопада. С высоких дубов на тротуар шлепались невидимые желуди, с треском, напоминающим пистолетный выстрел. Было прохладно, Лиля легко мерзла.

— Пойдем домой — сказала она. Люди хотят не совершенства, а счастья...

Она взяла его под руку, но он не двигался с места, думая о чем-то своем. Казалось, он ее не слышал...

Время от времени Лиля возвращалась про себя к этому разговору. Она еще не могла толком понять, чем он ее задел, но задел,— это она чувствовала. И однажды, слушая Володю,— была ночь, он разбудил ее, чтобы поделиться внезапной догадкой, и сидел на краю кровати, радостно возбужденный, с сигаретой во рту, что с ним случалось крайне редко,— так вот, в ту ночь, слушая его, она вдруг ощутила глухое, неясное раздражение. Спор с журналистом припомнился ей, она подумала о муже: все, вся его жизнь, способности, талант — все направлено, нацелено к одному... Он говорил тогда, что в будущем его лучи сделают людей счастливыми... Но счастлива ли она? Думал он когда-нибудь об этом?..

Мысль, вспыхнув у нее в полусонном мозгу, разгоралась злым, жгучим огоньком. Все эти годы она жила его работой, его удачами, а чаще — неудачами. Для обоих давно стало само собой разумеющимся, что его заботы, его поиски одинаково важны — для него и для нее. Но так ли это?.. Была диссертация Огородникова, лаборатория Огородникова, б иолу ч Огородникова... Жена Огородникова... Ее, Лили, как бы и не существовало для всех — помимо того, что она его жена...

«А если он в самом деле гений?» —подумала она вдруг и поежилась. Если гений?..

Но тут ясе возразила самой себе:

«И что же?.. Что же?..»

Она долго не спала в эту ночь, споря с собой, укоряя себя за предательские мысли... Но вопрос возник, она не могла от него уйти...

Как-то, собираясь на гастрольный спектакль, он сказал, что с удовольствием бы остался дома, дорабатывать статью для журнала. Глупое занятие — смотреть пьесы, в которых наперед предрешена развязка, уж лучше футбол, по крайней мере борьба ведется честно, у всех на виду... Лиля знала его полное безразличие к футболу, но ее уязвили его слова. Она так ждала этого вечера, хлопотала о билетах, обдумывала туалет...

— Да, глупо, ты прав,— сказала она, ушла в спальню и расплакалась. Ей показалось вдруг, что если бы не он, она, возможно, все-таки попала бы на сцену, в ней погибла актриса — ради чего?.. Он застал ее в слезах, с распущенными по плечам волосами, с рассыпанными по ковру шпильками... Он помог их собрать, он сам разыскал театральную сумочку, которую она, впопыхах и расстройстве, не могла найти. Его раскаянье тронуло ее, но в театре, в разгаре второго акта, она взглянула на него сбоку — и увидела, что он спит, тихонько посвистывая носом.

Она подумала, что ведь и в самом деле — Огородников прав, артисты хоть и московские, но спектакль на редкость скверный, закончить статью было куда важнее. Ей стало стыдно, неловко за себя — и, главное, досадно: вот еще одно подтверждение, что все настоящее, действительно важное связано с ним...

Ей было досадно и, однако, нет, она ни в чем не могла его упрекнуть. Он старался быть внимательным, чутким; из командировок, участившихся в последнее время, он привозил ей и Андрею покупки, подарки, иногда очень дорогие и по-мужски нелепые, иногда красивые, милые пустячки, вроде той раковины, которую она поставила у себя на туалетный столик... Он вникал в ее тревоги, больничные и домашние, но делал это снисходительно, было ясно: действительно имеют значение только его эксперименты, его статьи, его поездки на конференции, симпозиумы... По крайней мере, для него это было ясно. Да и для нее — тоже... Но сознание этого все больше оскорбляло, раздражало ее, она начинала ненавидеть его книги, его работу, его науку... Особенно после одного случая.