Солнце и тень

Я говорю Линде: «Это осознаваемое сновидение, и я хочу выйти на улицу сквозь стену». Подхожу к стене и пробую ее рукой, чтобы посмотреть, смогу ли я пройти сквозь нее. Убеждаюсь, что смогу. Прохожу сквозь стену и, обернувшись, жду, когда пройдет Линда. Но у нее ничего не получается. Тогда я возвращаюсь — снова сквозь стену, — беру Линду за руку и тяну за собой.

Теперь мы в типичном жилом квартале Сан-Франциско — идем по тротуару, поднимаясь в гору. Мы идем по левой стороне улицы, и Линда начинает подпрыгивать, весело и игриво как ребенок, возбужденно приговаривая на ходу: «Мы во сне! Мы во сне! Мы во сне!» От ее веселья у меня на душе тоже становится радостно.

Впереди, на правой стороне улицы мы видим концертный зал и решаем зайти. Когда мы начинаем подниматься по ведущей к залу лестнице, я говорю Линде:

«Подожди минутку. Это же осознаваемое сновидение — значит, нам не нужно взбираться по лестнице. Можно просто взлететь!» И мы, минуя ступеньки, влетаем в зал. Зал наполовину пуст, на сцене идет спектакль. Мы поднимаемся по лестнице, чтобы найти места и посмотреть представление. Со своего места нам навстречу поднимается какой-то мужчина и умышленно, с вызывающим видом загораживает нам дорогу. «Это осознаваемое сновидение, — говорю я себе, — поэтому не будет никакого вреда, если я дам этому парню по яйцам». Бью противника ногой в пах, и он с воплем сгибается пополам[51]. Мы продолжаем подниматься по лестнице. Добравшись до самого верха, решаем не оставаться на спектакль и выходим.

Теперь мы в деловом квартале, вдоль улицы тянется множество магазинов. Все они закрыты. Идя по правой стороне улицы, заглядываем в один из магазинов — это художественный салон. На стенах развешены картины. Вижу статую, расположенную на невысоком пьедестале, ее окружает декоративная ограда. Говорю Линде, что хочу войти внутрь и осмотреть скульптуру. Вхожу прямо сквозь окно и очень внимательно изучаю статую. И тут вспоминаю: «Ведь я всегда хотел в состоянии осознаваемости побеседовать с Иисусом». Сажусь и принимаюсь медитировать, используя те же приемы, которыми обычно пользуюсь при медитации. Начинаю испытывать те же переживания, которые бывают у меня в состоянии глубокой медитации: воспоминания о прежних рождениях[52] и о прежних жизнях с Линдой. Тут я вспоминаю про Линду и говорю себе: «Постой-ка! А Линда-то сумела войти сквозь окно?» Открываю глаза и, выйдя из медитации, оборачиваюсь. Разумеется, Линда не сумела проникнуть внутрь. Встаю и подхожу к окну. Высовываюсь наружу и пытаюсь протащить Линду сквозь стекло. В этот момент я теряю осознаваемость и возвращаюсь в обычное сновидение. Через несколько мгновений просыпаюсь.

Я получил огромное удовольствие, расспрашивая Джорджа об этом сне, — главным образом потому, что он рассказывал о нем с колоссальной энергией и страстью, а также из-за множества богатых и разнообразных переживаний, которые в нем содержатся. Я спросил Джорджа, как он использовал это сновидение в жизни наяву, и он сразу ответил, что никак его не истолковал. Меня это не удивило: очевидно, этот сон, как и множество других осознаваемых сновидений, вывел сновидца на уровень, превышающий всяческие истолкования. Джордж сказал, что этот сон важен, прежде всего, тем, что пробудил у него аппетит к осознаваемым сновидениям — просто потому, что подарил такие дивные переживания. Сон стал удивительным показом величайших сокровищ его жизни: в нем присутствовала его любимая женщина, действовала творческая сила мысли, даже его решимость встретиться и поговорить с Иисусом тоже стала частью сна. Общий дух и настроение сна отличались восхитительной игривостью.

Джордж сказал мне, что за последние несколько лет у него было около дюжины осознаваемых сновидений. Проработав со снами много лет, он теперь взял за обычай записывать только осознаваемые сны, потому что их качество значительно выше, чем у обычных сновидений. Сейчас он легко может увидеть разницу между двумя этими разновидностями сновидений по степени их красоты и радости, и, разумеется, склоняется в пользу тех снов, которые приносят ему максимальную радость и удовольствие. Он сказал, что для него работа со снами стала очень походить на еду за шведским столом. Всякий раз, приходя на шведский стол, он пропускает изобилие хлебных изделий, потому что хлеб может в любой день съесть дома. Оказавшись же перед разнообразием изысканных экзотических блюд, он выбирает только самые соблазнительные деликатесы и насыщается ими с огромным удовольствием. Осознаваемые сновидения стали для него чем-то вроде нектара богов, райской пищи, которой естественно ищет и страстно жаждет человеческая душа.