Солнце и Замок

– Когда это Абайя желал нам добра? – прошипела Валерия.

– Всегда. Он мог бы уничтожить вас…

Осекшись, она умолкла на целых шесть вдохов, не в силах продолжить, но я вскинул кверху ладонь, веля Валерии и остальным ждать продолжения молча.

– Мог бы… в один день или дня за два-три. Спроси мужа. Но вместо этого он пытался вас приручить. Ловить Катодона… лишать его воли… что толку? Абайя выпестовал бы из нас величайший народ.

«По-твоему, весь мир – война добра и зла? Разве тебе никогда не приходило в голову, что в мире не все так просто?»

Вспомнив этот вопрос, заданный Фамулим при первой встрече, я немедля почувствовал себя на пороге некоего нового, более благородного мира, где точно узнаю ответ. Мастер Мальрубий, увозя меня из северных джунглей к берегу Океана, поминал молот и наковальню, и мне показалось, что здесь без наковальни не обходится тоже. Подобно всем прочим, защищавшим меня на Йесоде, он был аквастором, извлеченным из моего сознания, а посему, как и я, верил, будто эта ундина спасла меня оттого, что мне предстояло стать палачом, а после Автархом. Что ж, возможно, и он, и ундина не так уж ошиблись…

Пока я медлил, запутавшись в подобных мыслях, Валерия, пророчица и хилиарх о чем-то зашептались между собой, однако вскоре ундина снова подала голос:

– Ваш день угасает. Новое Солнце… и все вы – лишь тени…

– Да! – Казалось, пророчица готова запрыгать от радости. – Все мы – лишь тени в его лучах, в лучах грядущего солнца! Большего нам не дано.

Откуда-то издали донесся звук, напоминавший частый топот бегущего.

– Еще кто-то спешит к нам, – заметил я.

Даже ундина, приподняв голову, прислушалась.

Шум, что бы его ни издавало, становился все громче и громче. Вдоль длинного зала со свистом пронесся странный сквозняк, всколыхнувший древние занавеси так, что на пол лавиной посыпалась пыль пополам с жемчужинами. Взревев подобно грому, порыв сквозняка отшвырнул назад створки дверей, раздвинутые телом ундины, и принес с собой тот самый аромат – необузданный, отдающий солью, зловонный и плодородный, будто пах женщины – которого, однажды с ним познакомившись, не забудешь вовек. В этот миг я нисколько не удивился бы, услышав грохот прибоя или пронзительные крики чаек.

– Море! – крикнул я остальным, собираясь с мыслями, дабы понять, что из всего этого следует. – Должно быть, Несс уже под водой!

– Несс затонул два дня тому назад, – выдохнула Валерия.

Я поспешил подхватить ее на руки. Казалось, с годами жена моя сделалась легче ребенка.

Следом за ветром в гипогей ворвались волны – бессчетные белогривые дестрие Океана. Плечи ундины укрыла мантия пены, так что на миг она показалась мне чем-то сродни единству двух миров – женщиной и в то же время прибрежным утесом. Запрокинув с их помощью неимоверно тяжелую голову, она испустила вопль, исполненный торжества и безысходности. Так воет буря, бушующая над морем, и подобного крика я всей душой надеюсь ни разу не услышать впредь.

Преторианцы, спасаясь от волн, с громким топотом устремились на возвышение, к трону, а их юный офицер, прежде казавшийся таким напуганным и нерешительным, схватил за руку сестру Иадера (уже не пророчицу, так как пророчествовать ей сделалось более не о чем) и потянул за собой.

– Ну, я-то не утону, – пророкотал Бальдандерс, – а все остальное пустяк. Спасайся, если сумеешь.

Я машинально кивнул и свободной рукой отдернул в сторону занавес. Преторианцы гурьбой придвинулись к нам вплотную, отчего трижды приветствовавшие меня колокольчики бешено, беспорядочно задребезжали и, обрывая истертые, иссохшие нити, со звоном посыпались на пол.

Не шепотом, во весь голос (к чему держать в тайне слово власти, если оно вот-вот утратит всякий смысл?) я велел двери, которой вошел в гипогей, отвориться. Дверь распахнулась, и из-за порога навстречу нам шагнул тот самый наемный убийца, по сию пору не пришедший в себя, огорошенный памятью о мертвенно-серых пустошах царства смерти.

– Стой! – крикнул я.

Увы, окрик мой запоздал: переступив порог, убийца немедля увидел и венец Автарха, и источенное временем лицо несчастной Валерии.

Должно быть, бойцом он был выдающимся: ударить быстрее не смог бы ни один из учителей фехтования. Отравленный батардо сверкнул, точно молния, и в тот же миг я почувствовал жгучую боль: насквозь пронзив одряхлевшее тело бедной моей жены, клинок вошел в мое тело, вновь отворяя рану, нанесенную листом аверна, пущенным в меня Агилом многие годы назад.

XLIV. Прилив утренний