Солнце и Замок

Не без труда поднявшись на ноги, я захромал к выходу. Карлик, поспешив обогнать меня, встал в проеме стеной. В этот момент он каждым жестом, каждой чертой лица напоминал слугу, как-то при мне усмирявшего изрядно подвыпившего экзультанта: теперь в его позе чувствовалась мольба отказаться от сумасбродной затеи и в то же время готовность в случае надобности удержать меня силой.

Для сопротивления я был совсем непригоден, а от приподнятого, беззаботного расположения духа, нередко подталкивающего нас к драке с другом, если под рукой нет врага, безмерно далек, и посему почел за лучшее остановиться. Карлик, указав за порог, красноречивым жестом чиркнул себя пальцем поперек горла.

– Там опасно? – переспросил я. – Возможно, ты прав. В сравнении с этим кораблем многие поля сражений из тех, что мне довелось повидать, покажутся тихими парками. Будь по-твоему, я туда не пойду.

Вспухшие губы отнюдь не прибавляли моей речи внятности, но, кажется, он меня понял и недолгое время спустя расплылся в улыбке.

– Зак? – спросил я, указав на него.

Карлик, вновь улыбнувшись, кивнул.

– Севериан, – представился я, коснувшись собственной груди.

– Севериан!

Оскалив в улыбке мелкие, острые зубы, мой новый знакомый заплясал от радости. Выкинув пару коленец, он с той же улыбкой подхватил меня под левый локоть и отвел назад, к куче ветоши.

Казалось, его ладонь, пусть и довольно смуглая, едва заметно светится в полумраке.

X. Интерлюдия

– Отменная у тебя шишка на голове, – заметила Гунни, сидевшая рядом, глядя, как я поглощаю похлебку.

– Знаю.

– В лазарет бы тебя отвести, да только слишком опасная это затея. Сейчас от других лучше держаться подальше.

– Особенно мне, – кивнув, согласился я. – Со мной уже двое пытались покончить. А может, и трое. А может быть, даже четверо.

Гунни взглянула на меня, будто заподозрив, что после падения я повредился умом.

– Я совершенно серьезно. Одна из них – твоя подруга, Идас. Но ее больше нет в живых.

– Вот, глотни-ка воды. Ты хочешь сказать, Идас был женщиной?

– Да. Вернее, девчонкой.

– И я об этом не знала? – Гунни ненадолго задумалась. – А ты, часом, не сочиняешь ли?

– Да это все пустяки. Главное, она на жизнь мою покушалась.

– Однако ты одолел его и прикончил?

– Нет, Идас покончила с собою сама. Но на борту есть еще кто-то, желающий моей смерти, и, может быть, он не один. Однако ты, Гунни, говоришь не о них. По-моему, ты опасаешься тех, кого Сидеро называл рыскунами. Кто они таковы?

Гунни протерла уголки глаз (жест, заменяющий женщинам наше, мужское почесывание в затылке).

– Не знаю, как объяснить. Возможно, я сама этого толком не понимаю.

– Попробуй, Гунни, пожалуйста, – попросил я. – От этого многое может зависеть.

Почувствовав мое волнение, Зак отвлекся от самим им возложенных на себя обязанностей караульного ровно настолько, чтоб бросить на нас обеспокоенный взгляд.

– Ты знаешь, что представляет собой наш корабль? – спросила Гунни. – Знаешь, что мы вплываем во Время и выплываем, и вновь отправляемся в плавание – порой к самому краю вселенной и даже дальше?

Я кивнул, выскребая со дна миски остатки похлебки.

– Так вот, сколько нас в экипаже, мне неизвестно. Может, тебе это покажется смешным, но я даже понятия о нашем числе не имею. Сам видишь, корабль наш очень велик, и капитан никогда не собирает всех вместе. Больно уж это долгое дело. По нескольку дней на дорогу только затем, чтоб собрать всех в одном месте… а работать кто будет, пока мы ходим туда-сюда?

– Понятно, – откликнулся я.

– Всякого нанимающегося в матросы приписывают к той или иной его части, вот там он и несет службу. С теми, кто рядом, знакомишься быстро, но целую кучу других так никогда и не встретишь. Жилые кубрики наверху, там, где моя каюта, далеко не единственные. На борту таких множество. Сотни, а может, и тысячи.

– Я спрашивал о рыскунах, – напомнил я.

– Я к этому и веду. Кое-кто – да кто угодно – может заблудиться в отсеках навсегда. И «навсегда» – это я не ради красного словца говорю: корабль ведь уходит в плавание, а потом возвращается, и из-за этого со временем творится странное. Одни успевают состариться и умереть на борту, другие служат многие годы, но старше ничуть не становятся, денег накопят хоть отбавляй, и вот, наконец, корабль возвращается в их родные порты, а там времени с тех пор, как началась их служба, миновало – всего ничего, однако они сходят на берег разбогатевшими. А третьи вовсе на время становятся старше, а после молодеют опять.

Тут она несколько замялась, словно боясь продолжать, но совладала с собой и добавила:

– Так и со мной получилось.

– Гунни, но ты ведь совсем не стара, – возразил я, ничуть не кривя душой.

Гунни, взяв мою левую руку, коснулась ею собственного лба.

– Вот здесь, – пояснила она. – Здесь, в голове, я состарилась, Севериан. Сколько со мной случилось такого, о чем бы забыть навсегда… Нет, не просто забыть. Снова стать молодой тут, под черепушкой. Забыть нетрудно: забыть помогает выпивка или дурь, однако случившееся все равно остается с тобой, в твоем образе мыслей. Понимаешь, о чем я?