Солнце красно поутру...

— Видите ли, в чем дело. Я уже говорил о некотором проценте неприживаемости в наших условиях, то же можно сказать и о бригаде. Так вот, работал у нас один паренек, четко выполнял свои обязанности. Но выполнять только обязанности — этого здесь мало, здесь надо делать все, что потребуется, что необходимо. К примеру, подменить кого-то, заступить на вторую смену, остаться подряд на две, а то и на три вахты. Тот же снег убирать. Такая необходимость случается, и нередко. А мы люди все живые, у каждого есть какие-то свои, личные интересы. Так вот, этот паренек отказался выполнять «не его» обязанности, и бригада не пожелала работать с ним…

Из деликатности Терехов не назвал имя того паренька.

— А что вы об этом вспомнили?

— Да так… Есть тут один, встряска ему нужна.

— Опять летун?

— Летун, но летун как бы поневоле. К людям ему надо, к настоящему делу.

Договорить нам не пришлось: замигала лампочка над дверью, а это означало — зазуммировала рация. Через минуту Терехов кричал в микрофон: «Я — Р-седьмая, я — Р-седьмая! Как слышите? Прием!»

Окончив сеанс связи, он сказал:

— Через час будет проходящий вертолет. Заберет вас.

Вот такие дела. Терехов и Гоша. И еще там всякие «блудные», «приблудные». Кто это сказал: под общим небом мы все едины? Кажется, что-то библейское. Нет, не все едины. Но при чем тут Гоша, при чем другие недавние мои знакомцы? Как-то даже странно: пожил на буровой — и так резко обозначились перехлесты судеб, пролегли такие несоизмеримые параллели.

Обо всем этом я размышлял уже в вертолете.

В гостинице меня ожидала записка такого содержания: «Земеля, если уедешь раньше, чем я вернусь, сапоги и шапку оставь у дежурной. Я постараюсь все же устроиться на настоящую работу, может быть, в тайге или в тундре, и сапоги с шапкой мне пригодятся. Напиши мне письмо прямо на причал, тут меня все знают, и я тебе отвечу, что и как. Уехал я в одно место насчет работы. Ну, пока. Твой друг Гоша».

«Вот ведь и друзьями уже обзавелся», — с грустноватой усмешкой подумал я, перечитывая наивное послание и испытывая при этом не то чувство вины, не то неудовлетворенности собой. Ну чем я могу помочь тому же Гоше? Ведь не устрою на работу, не выдам аванса. И в то же время по-человечески жаль было его…

Отчетливо, до последнего слова вспоминалась болезненно обнаженная и, верю, честная исповедь этого сбившегося с пути человека. Найдет ли он в себе силы подняться над самим собой?

Вставал в памяти, тревожил разговор со «шкипером». Не верил я в его любовь к Северу. В особенности сейчас, после знакомства с Тереховым. Вообще не верил этому человеку. Лишь теперь понял то, чего не уловил сначала — Симак искал поддержки и участия. И насчет «статейки» заговорил не случайно: а вдруг да приезжий журналист напишет о нем, расскажет людям, какой хороший, ни в чем не повинный старый человек Симак…

Днем я купил билет на самолет. На ближайшее время мест не оказалось, и я вынужден был довольствоваться вечерним рейсом следующего дня. Но это даже к лучшему. Когда еще я снова попаду в этот светозарный городок, на шумный причал… Что станется с Гошей, где будет «дырявить» землю Терехов и как станет жить-подрастать милая девочка Катя?

А полярное лето все больше набирало силу. От недавней бури не осталось и следа. Улицы привели в порядок, застеклили выбитые окна, одели новым шифером крыши. И только старые длинные бараки, еще сохранившиеся на окраинах городка, по-прежнему стояли с утомленно провисшими крышами — так повелела им доживать свои дни всесильная вечная мерзлота.

Погода держалась непостоянная, но все говорили — хорошая. Днем было по-настоящему жарко, и когда я ходил в аэрофлотское агентство за билетом, даже нес пиджак на руке. Но к вечеру с Обской губы заподдувал северик, и пришлось надевать все, что было со мной…

И все же я радовался вместе со всеми неустанному солнышку, бархатистой, буйно прущей траве, воробьям, еще по-весеннему кричащим у своих гнезд, журчливым ручьям, все лето текущим по канавам и деревянным лоткам вдоль городских улиц и бесконечных, тоже деревянных, тротуаров.

Не видел я только цветения здешних ромашек, они сейчас лишь махрово ветвились и наливались бутонами. Мне говорили, что это самый красивый, самый яркий цветок на Севере, он в несколько раз крупнее нашей, привычной глазу, ромашки и цветет разом, торопливо, во всю силу живой красоты.

Вечером, положив в портфель сапоги и шапку, я пошел на причал. Так, на всякий случай.

Народу сегодня тут было немного, и я догадался почему: в Испании на чемпионате мира по футболу наша команда играла с поляками. Подавляющая часть здешнего населения — страстные болельщики и, надо думать, не пропустят такого события, сидят у телевизоров. К счастью для них, городская электростанция к тому времени уже работала.

Гошина водокачка была заперта. Но неизменно стоял на причале «шкипер». Он опять смотрел вдаль, ожидал чего-то, и мне показалось, что перед мысленным его взором брезжит вдали призрачная и теперь уже вовек чужая ему белокаменная Одесса…