Солнце красно поутру...

Нынешние участники похода знали по многочисленным рассказам о плохой дороге, о редких красотах Кваркуша, знали и про крутой нрав «белого шамана» — так кто-то назвал неожиданные переломы погоды в горах. Летом там всего можно ожидать: и лютых буранов, и снегопадов, и обложных дождей. Облачность километровой толщины лежит на земле иногда неделями — густая, промозглая, скрывающая все вокруг.

Не знали одного — что на их долю выпадет поход, каких еще не бывало…

Все шло по-старому, как в прошлый и позапрошлый годы, те же сборы, те же хлопоты. В одном была разница: нынче в отряде не только мальчишки. Когда стало известно, что на Кваркуш пойдут три девочки, некоторые ребята запротестовали: «Возиться-то с ними!»

На школьном собрании больше всех возмущался Витя Пенкин: «Не надо брать девчонок, да и малышей тоже!» Витька уже ходил на Кваркуш в прошлое лето и знал, как нелегко порой бывает с мелюзгой.

Эти слова относились и к Мише Калачу. А все знали, как Миша предан Витьке. Везде и всегда следовал за ним, во всем подражал. Даже походку Витькину перенял — неторопливую такую, как бы усталую.

Миша сидел в последнем ряду, почти невидимый за спинами ребят. «Маленький! Ну и что? — с горькой обидой думал он. — Да если я захочу — неделю не буду есть, неделю не буду спать…» Предательские слезы стеклянили глаза, моргни — и покатятся по щекам. Но Миша не ревел. Он только склонился ниже и так стиснул ножки стоящего перед ним стула, что побелели пальцы.

Считались с Витькой, но учитель Василий Терентьевич и в этот раз сказал твердо: «Пойдут те, кто заслужил».

Сухари, консервы, крупу, сахар, котелки, ведра, запасную теплую одежду — все упаковали во вьюки. Василий Терентьевич, ухватливый, не знающий покоя человек, не ради заработка семь лет подряд гонял на дальние пастбища колхозные стада. Так, в порядке помощи, попутно с экскурсией. Василий Терентьевич потерял на фронте правую руку, но это не сделало его инвалидом. И одной левой рукой он умел столько, что иному и двумя несподручно: управлял трактором, метко стрелял из ружья, бросал спиннинг… Он все мог, ему все было доступно.

Поначалу все шло хорошо, как и предполагалось. Долгие дневные переходы по захламленному лесному вырубу, ночевки в тихих долинах речек, кормежки телят на бедных травами береговых лужайках… Все дальше и дальше на восток от родных Кедрачей, все в гору и в гору. Чувствовалась уже высота: исчезли надоедливые комары, лес стал реже, ниже, да такой корявый стал, что и на лес не походил. А ночью — стужа. На землю опускался холодный пар, и из него капало, как из дождевой тучи.

Ребята шли обочинами выруба по бокам растянувшегося стада. Подгонять телят особенно не надо, они и сами бежали, лишь бы передние шли. Глаза нужны были да глазоньки — смотреть за этими сорванцами, следить, чтобы не удрали в стороны, в лес. Удерут — ищи ветра в поле! Здесь хозяин медведь. Он не дремлет.

Впереди гурта шагали тяжело нагруженные кони. За ним и спешили телята. Лошади натужно храпели, высекали подковками из камней искры. То и дело слышался бодрый голос Василия Терентьевича:

— Давай, ребятки! Веселе-ей!

Когда он успевал обежать стадо, побывать и там и тут? Только увидишь его, только захочешь спросить о чем-нибудь, а его и след простыл. И снова слышится, уже с другой стороны: «Давай, ребятки!»

Вскоре лес стал совсем низкий, словно обрубленный по вершинам, чаще начали попадаться травяные еланки. Все радовались, что кончается этот долгий, утомительный путь, не могли дождаться часа, когда выйдут на простор, дохнут вольного горного воздуха. Бежали изо всех сил и телята — тоже надоел им пугающий сумрачный лес!

А учитель был серьезен и чем-то озабочен — все торопил, торопил, хотя телята и без того неслись вперед.

Нина, наверно, уже в сотый раз упала, запнувшись за валежину, хотела встать, а ее подхватила под локоть сильная рука.

— Василь Терентьевич? Спасибо! — И подвернулся наконец случай спросить: — Куда мы спешим?

— Во-он, видишь? — учитель указал концом измочаленной вицы в сторону, куда-то поверх зубчатого окоема горы. — Видишь тучку?

— Ну, вижу.

— Как бы она нам беды не наделала…

Тихо было, над лесом сияло солнышко, и ничем не грозила поднявшаяся над горизонтом иссиня-белая, как взбитый яичный белок, тучка. Так и не поняла Нина в ту минуту, чем обеспокоен Василий Терентьевич, побежала за отбившимся теленком, забыла про тучку.

И вспомнила о ней тогда, когда зловещая темь закрыла солнце. Уже не тучка, а огромная грязно-серая гора тяжелым рыхлым пологом придавила землю. Умолкли, разлетелись по лесным чащобам птицы, перестали звенеть насекомые. Холодно стало.

Почуяв неладное, задурели телята. Путались, сбивались с хода, поворачивали назад. Головные часто и без причины останавливались, задние напирали, те, что посредине, в давке прыгали друг на друга, падали, глухо мыча, не обращая внимания на ребячьи окрики, не увертываясь от ударов виц.